Пророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля | jewish-book.ru | Евреи и еврейство — Хасидус по-русски — Иудаизм онлайн — Еврейские книги * Еврейские праздники * Еврейская история Пророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус Пресс
Иудаизм онлайн - Еврейские книги * Еврейские праздники * Еврейская история
Пророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус Пресс

Пророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус Пресс

Пророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус Пресс
Автор:
Переводчик:
ISBN: 5-8370-0392-4
Издатель: Лимбус Пресс
Год издания: 2005

Вождь мирового сионизма Теодор Герцль отправляется в Россию с целью склонить царское правительство надавить на Турцию, с тем чтобы та позволила рассеянным по свету евреям создать собственное государство в Палестине. Это позволило бы и самодержцу решить пресловутый еврейский вопрос.

Фрагмент из книги:

Миссия, вопреки отчаянному сопротивлению собственных соратников из рядов сионистского движения, приведшая Теодора Герцля в Санкт-Петербург летом 1903 года, закончилась неудачей. Его попытки облегчить отчаянное положение русского еврейства и побудить Николая II надавить на Турцию, с тем, чтобы та передала евреям Палестину, оказались тщетными. Сейчас, сто два года спустя, имеет смысл поразмышлять над тем, к каким последствиям для мирового еврейства, да, не исключено, и для судеб всего мира, могло бы привести, принятие русским самодержцем предложений вождя сионизма
Если бы миссия Теодора Герцля увенчалась успехом и Николай II дал бы ему аудиенцию (как за пятьдесят семь лет до того, в марте 1846-го, Николай I принял баронета и члена Верховного суда Лондона Моисея Монтефиори, крупнейшего еврейского филантропа своего времени, превосходившего щедростью самих Ротшильдов) и русское правительство приняло бы его план, инициировав процесс легального исхода пятимиллионного российского еврейства в Палестину, какие бы это имело последствия для России и не только для нее? Возможно, процесс исхода затронул бы и западноевропейское еврейство – английское, французское и немецкое, – обретя финансовую поддержку как частных меценатов, так и правительств соответствующих держав, поскольку еврейский вопрос представлял собой определенную проблему и для них. Уже в 1904 году или, самое позднее, год-другой, спустя, в Палестине могло на законных основаниях возникнуть независимое еврейское государство. Извечная мечта пребывающего в двухтысячелетнем рассеянии народа могла бы воплотиться уже в начале XX века. Неколебимая уверенность Герцля в том, что еврейский вопрос можно решить лишь путем создания собственного государства, как это изложено в его трактате "Еврейское государство" и в социально-утопическом романе "Древняя новая родина", сразу же перестала бы казаться пустой фантазией.
Однако продолжим пусть и несколько рискованные занятия историей в сослагательном наклонении. Разве трудно допустить, что еврейское государство лет этак через десять после своего основания смогло бы предъявить миру существенные результаты, прежде всего в хозяйственной и финансовой сфере, где оно могло бы опереться на многовековые международные связи, но также в области политики, науки и культуры. Разумеется, следует, исходить из, того, что мудрое руководство государства сумело бы сохранить мир с ближайшими соседями, прежде всего, с арабским населением Палестины.
При подобном развитии событий, предположим мы далее, существенные метаморфозы претерпела бы европейская политика, хотя исход евреев и оказался бы для ряда стран весьма существенным кровопусканием. Но еврейский вопрос утратил бы всякую остроту – повсюду и, прежде всего, в России. Еврейский паразитизм, о котором без устали твердила и твердит юдофобская пресса, оказался бы тем самым навсегда перечеркнут. Евреи вышли бы из навязанной им роли мальчиков для битья, которых традиционно винят во всех бедах и несчастьях. На территории Палестины возникло бы мирное еврейское государство, с которым европейские державы (независимо от конкретных геополитических интересов каждой из них) поддерживали бы прежде всего торговые отношения. Рискнем заметить, что подобное развитие событий заметно смягчило бы трения и внешнеполитическое соперничество между европейскими державами – причем в такой степени, что постепенное смягчение нравов и атмосфера всеобщего доверия просто не позволили бы прогреметь роковому выстрелу в Сараево. А значит, не началась бы Первая мировая война! Германии не пришлось бы терпеть версальское унижение, а Россию не потрясла бы Октябрьская революция с ее общеизвестными и выходящими далеко за европейские рамки последствиями. В Германии тем самым оказался бы выбит главной козырь из рук у национал-социалистов, а в России в рамках поэтапной демократизации возникла бы конституционная монархия. Вслед за выпадением из исторического процесса первой мировой войны не разгорелась бы и вторая; мир не узнал бы ужасов холокоста и “большого террора”.
И теория Герцля, которую многие сто лет назад считали утопией или просто блажью, доказала свою жизненность – в отличие от многих идеологий, фатально скомпрометированных в ходе столетия.
Если бы русский царь летом 1903 года принял и выслушал если бы проявил мудрость и понимание в оценке его планов, многое из того, что мы сейчас излагаем в сослагательном наклонении, можно было бы написать в изъявительном. И наш мир был бы сейчас во многих отношениях лучше, чем теперешний, он стал бы тем чуть ли не идеальным миром, о котором мечтал Теодор Герцль. Но Николай II рассудил по-другому, Россия оказалась ввергнута в хаос, а с ней и весь мир. Да и кто когда прислушивается к пророческим прорицаниям?
Летний день. Самое начало августа 1903-го. По улицам Вены в сторону вокзала Франца-Иосифа катит фиакр. Завидев седока во фраке, в белых перчатках и в цилиндре, уличные зеваки окликают его: "Луегер! Луегер!". Однако они ошибаются: в коляске сидит вовсе не бургомистр имперской столицы Луегер, а венский литератор и фельетонист Теодор Герцль, которого насмешливый Карл Краус прозвал (а остряки из кофеен подхватили и повторяют) "еврейским царем". Произошло это после того, как семь лет назад, в 1896-м, Герцль выпустил трактат "Еврейское государство", в котором предложил отвечающее, на его взгляд, духу времени решение пресловутого еврейского вопроса.
Герцль отправился в свое последнее длительное странствие – в Россию со столицей в Санкт-Петербурге, где ему и предстояли; судьбоносные встречи, – а за столиками кофеен по всему Старому Городу – от Грабена до Херренгассе – люди ухмылялись, передавая из рук в руки и разглядывая карикатуру на него и эпиграмму, сочиненную неким Юлиусом Бауэром:
Он видит цель, она манит
во сне и наяву:
“В семитском царстве я, семит,
отменно заживу!”
Сарказм и сатира были в тогдашней Вене, пожалуй, еще самыми безобидными проявлениями антисемитизма. Столица была в этом отношении не просто точным слепком, с того, как обстояли дела во всей Какании; здесь, в Вене, чисто по-австрийски парадоксально совмещались и фокусировались абсолютно несочетаемые понятия: благодушие, даже веселье, – и постоянный страх перед смертью, терпимость – и ксенофобия. С кислой миной терпели австрийцы чехов, словаков, боснийцев и других недобровольных подданных габсбургской монархии, понемногу и нехотя растворяя их в плавильном котле столицы. Что же касается двухсоттысячного венского еврейства, значительная часть которого – шестьдесят тысяч человек – ютилась на называемом Мацовом острове между Дунайским каналом и Вурстльпратером, то городские массы относились к нему с неприязнью, сплошь и рядом перерастающей в острую ненависть. И все же в Вене, как и во всех европейских столицах, имелась прослойка образованных и богатых евреев, и ее здесь, самое меньшее, уважали. Одни евреи были не чета другим евреям – так это понималось в самой прослойке и уж тем более в среде записных венских патриотов, которые пусть и воротили нос, отвечая на приветствие какого-нибудь правоверного иудея, но с благодарностью подписывали ему вексель на сумму, необходимую, например, для покупки собственного экипажа, с тем бы раскатывать по Рингштрассе или по аллеям Пратера.
Именно из Вены и шагнул некогда в большой мир уже четверть века обитающий здесь будапештский еврей Теодор Герцль. этого ему, правда, понадобилось сначала закончить юридический факультет Венского университета, а затем поработать делопроизводителем в зальцбургском окружном суде. Шагнул в большой мир, представлявшийся ему прежде всего своего рода подмостками, которые он постепенно заполнял персонажами идущих с переменным успехом театральных пьес собственного сочинения и колонками фельетонов в широко читаемой и уважаемой в Вене "Новой свободной прессе". После того, как Герцль доказал свое журналистское мастерство путевыми очерками, опубликованными в ряде других периодических изданий, "Новая свободная пресса" на несколько лет послала его собственным корреспондентом во Францию.
Как знать, может быть, именно впечатления от захлестнувшей весь Париж антисемитской истерии заставили Герцля, выросшего в среде крупнобуржуазного и просвещенного будапештского еврейства, обратиться к пресловутому еврейскому вопросу, задуматься о путях его разрешения и в конце концов превратить это в дело всей своей жизни? Конечно же, не только они, потому что еще студентом в Вене он наверняка должен был столкнуться с проявлениями антисемитизма, прежде всего в так называемых студенческих союзах, в которых к евреям относились с откровенной враждебностью. Да и жидом его, случалось, обзывали – как однажды в Майнце, в Германии, когда он заглянул в тамошний ресторанчик. Несомненно, однако же, парижские впечатления, наряду с уже накопленным горьким опытом, сыграли существенную роль и послужили своего рода детонатором, положив начало всему, что последовало за ними. И уже никому и ничему было не столкнуть Герцля с раз и навсегда избранной стези. Начав с первых набросков к трактату "Еврейское государство", он впоследствии созвал Первый всемирный сионистский конгресс в Базеле, вслед за которым только при жизни учредителя один за другим прошли еще пять, и предпринял квазидипломатические усилия на всем пространстве от Великобритании до России, выступая от имени набирающего силу сионистского движения европейских евреев и требуя предоставить им территорию, которая могла бы стать для них новой родиной, – поначалу, будучи готов обрести ее хоть за далекими морями, но, в конце концов – в соответствии с никогда не затихавшими двухтысячелетними чаяниями еврейства – возжаждав возвращения на историческую родину, на священную землю предков, в Палестину. С течением времени оказались отброшены ранние сентиментальные или утопические идеи – вроде, например, такой, чтобы побудить венских евреев к массовому крещению в соборе Св. Стефана, с тем чтобы решить еврейский вопрос хотя бы на уровне одной отдельно взятой страны.
Что это, однако, означает: квазидипломатические усилия? Большой словарь Мейера как раз того же 1903 года издания сообщает, что слово "дипломат" изначально означало “человек, изготовляющий дипломы”, а впоследствии приобрело значение "человек, представляющий в международных отношениях интересы той или иной страны..." Однако, сказано далее в словаре, выражения "дипломат" и "дипломатический" нередко употребляются в переносном смысле, чтобы охарактеризовать действия, похожие на поведение дипломатов в строгом смысле слова.
В 1903 году было еще долго ждать возникновения государства, интересы которого на международной арене мог бы представлять Герцль. Имелся лишь проживающий в рассеянии по континентам народ, большая часть которого – свыше пяти миллионов человек – обитала в России. Придать этому народу собственный голос, пробудить его национальное самосознание и в первую очередь идентичность, снабдить слабое, разрозненное и сплошь и рядом окрашенное чисто религиозно сионистское движение новым – политическим – звучанием, – было воистину титанической задачей, которую и поставил перед собой и перед еврейством Герцль – сперва изданием в 1897 году своего трактата, а затем – созывом с периодичностью раз в два года всемирных сионистских конгрессов. Однако создания еврейского государства, обладающего собственной территорией, собственным общественно-правовым статусом и на долгосрочной основе снабженного международными гарантиями, как это оказалось сформулировано в Базельской программе, одними только конгрессами было не добиться, создать централизованную организацию под единым руководством и с еврейским национальным фондом в качестве финансовой базы, А такой поворот событий предполагал предварительные переговоры самого жесткого и изнурительного свойства с властями великих европейских держав и, не в последнюю очередь, Турции-, султан которой Абдул-Хамид II владычил, наряду с прочим, и над Палестиной, в 1840 году переданной Османской империи при непосредственном содействии Англии и Франции в ходе именно дипломатических переговоров. Кому же как не Теодору Герцлю – выразителю интересов и общепризнанному лидеру сионистского движения – на роду было написано взять на себя эту миссию? Миссию, вдвойне трудную и потому что уговорить предстояло не только власти великих держав, не только Турцию, но и самих европейских евреев, немалая часть которых твердо решила ничего не предпринимать до обещанного в Библии прихода мессии, тогда как другая часть – и тоже значительная – питала тщетную иллюзию полностью ассимилироваться в стране (или странах) своего пребывания.
"Господин доктор, а что вы, вообще говоря, имеете против сионизма?"
“По большому счету – ничего. Но пара-тройка возражений имеется. Во-первых, почему вы остановились именно на Палестине? На севере там болотная топь, на юге – пустыня. Неужели нельзя было подыскать страну поприветливее? Во-вторых, почему вам хочется во что бы то ни стало разговаривать там на мертвом языке, на иврите? И, в-третьих, почему вы избрали не кого-нибудь, а евреев? Есть народы куда более симпатичные”
Так звучал один из самых популярных еврейских анекдотов той поры. А еще семьдесят лет спустя немецкий писатель Арно Шмидт опубликовал многотомную эпопею "Греза Цеттеля", в которой повествуется еще об одном еврейском замысле, чуть было не осуществленном в заокеанской Америке в те далекие времена, когда еще не было изобретено само понятие "сионизм":
“Некий еврей по имени М. М. Ной (ну, конечно же – Ной, в Библии!) в 1822 году обратился к городской администрации Нью-Йорка с просьбой подарить ему большой остров в окрестностях Ниагарского водопада, с тем чтобы он смог организовать там колонию для европейских евреев. Так оно и произошло, правда, остров Ною со товарищи не подарили, а продали. Здесь Ной основал еврейский город, провозгласил американский Израиль, объявил себя Верховным Судией, облачился в одежды первосвященника и обратился с воззванием к рассеянным по всему свету евреям, приглашая их переселиться на остров, которому предстояло стать новой Святой Землею. Парижского раввина и еще несколько представителей международного раввината он назначил сборщиками налогов. Ну и что же из этого вышло? Ной не дождался ни налоговых поступлений, ни евреев. И поневоле вернулся к своему всегдашнему занятию – к журналистике”
Тоже анекдот? Еврейский или антисемитский? Как бы то ни было, даже если отвлечься от того, что легендарный Ной подобно вполне историческому Герцлю был профессиональным журналистом и к тому же отчаянным мечтателем, факт остается фактом: задолго до возникновения понятия "сионизм", впервые введенного в 1890 году уроженцем Вены Натаном Бирнбаумом, предпринимались многочисленные попытки введения еврейского самоуправления в тех или иных местах. В том числе, и откровенно курьезные.
Еще не опубликовав трактат "Еврейское государство" и задолго перед тем, как ему удалось созвать первый конгресс сионистов в Базеле, Герцль предпринимал попытки заинтересовать влиятельных европейских евреев (и в первую очередь, разумеется, знаменитости) своими идеями. Квазидипломатическими усилиями эти попытки, впрочем, еще не были. Обращался Герцль еще не к государям и президентам, а к парижским банкирам и промышленным магнатам барону Морицу фон Хиршу и барону Эдмону де Ротшильду. Последний был представителем разветвленной и могущественной финансовой династии. Обоим этим филантропам, скупавшим участки в Аргентине и в Палестине и раздававшим тамошние земли еврейским колонистам. Герцль, пустив в ход все свое красноречие, внушал: всемирное еврейство нуждается не в благотворительности, плодящей попрошаек и пессимистов, а в едином политическом руководстве, которое помогло бы ему осознать национальную идентичность и взять собственную судьбу в свои руки.
Его принимали и слушали, с трудом скрывая пренебрежительную усмешку. Уж этот Герцль! Мечтатель, фантазер, утопист... И как неслыханная наглость было воспринято его заключительное высказывание: "Я обращусь к германскому императору, и он меня поймет, потому что его воспитывали и готовили именно так, чтобы он умел оценивать по справедливости великие замыслы!" Что ж, любезнейший, отвечали Герцлю, попытка не пытка.
И Герцль предпринял попытку. И не одну. На нескольких лет вслед за этим он, строго говоря, дилетант, поневоле осваивал дипломатическое искусство; learning by doing, как выражаются прагматики англичане. Он ездил и в Париж, и в Лондон, и в Константинополь, и в Иерусалим, во имя сионизма и в интересах еврейского государства, которому еще только предстояло возникнуть, он вел переговоры с английскими министрами и турецкими пашами. И в конце концов его и впрямь удостоил аудиенции германский император Вильгельм II, правда, не в Берлине, а в императорском шатре, разбитом у ворот Иерусалима. Ведь и германский кайзер был заядлым путешественником. Правильно оценивая перспективы немецкого влияния на Турцию – "босфорского больного", как ее тогда называли, – и заинтересованность Германии в расширении рынка сбыта немецких товаров на Востоке, Герцль надеялся заручиться долгосрочной поддержкой своих палестинских планов со стороны Вильгельма. О том, как сильно он тогда уповал на кайзера и – еще с времен будапештской юности – восхищался немецкой культурой, а значит, и Германией как таковой, свидетельствует одна из его дневниковых записей соответствующего периода: "Если евреи окажутся под германским протекторатом, то влияние этой огромной, могущественной, великолепно управляемой и строго организованной страны на еврейский национальный характер окажется в высшей степени оздоровляющим" Заблуждение! И еще поразительнее поэтически возвышенное описание личности Вильгельма II в образе просвещенного монарха в заметках Герцля, написанных по итогам аудиенции: "Император произвел на меня сильное и глубокое впечатление. Позже я попытался облечь это впечатление в форму поэтической метафоры и сумел найти лишь такую: мне показалось, будто я попал в волшебный лес и повстречался там со сказочным единорогом. Внезапно он предстал передо мной во всем своем великолепии с грозным для любого недруга рогом. Но еще большее впечатление произвел на меня тот факт, что этот легендарный зверь оказался полон жизни. Его образ я представлял себе и заранее -тем поразительнее оказалась встреча с ним во плоти. И мое изумление только усилилось, когда единорог вдруг заговорил человеческим голосом, и это был голос друга, и произнес он следующее: "Да, я и есть тот самый единорог!" Увы, на самом деле приятие "единорогом" еврейского просителя и понимание им самой просьбы было, мягко говоря, ограниченным. Да и лорды-либералы из английского правительства, не говоря уж о турецких пашах, внимательно выслушав Герцля, отвечали ему туманно, сдержанно и с оглядкой, хоть и позволяли себе время от времени проявить определенную заинтересованность. И даже данные обещания каждый раз рано или поздно лопались подобно мыльным пузырям. Во-первых, Герцлю при всем проявленном им дипломатическом искусстве так и не удалось сыграть на разноречивых, а сплошь и рядом и взаимопротиворечащих восточных интересах великих европейских держав; во-вторых, он не сумел заручиться мало-мальски серьезной поддержкой хотя бы одной из них. Никто не указывал ему на порог, его самым внимательным образом выслушивали, но всякий раз как бы не принимая всерьез, ища не взаимопонимания, но отговорок, и пребывая в убеждении, что уж в собственной-то стране пресловутый еврейский вопрос прекрасно поддается тому или иному решению и без его помощи. Правда, кое-где – и прежде всего в Англии – Герцлю вроде бы можно было рассчитывать на влиятельные еврейские круги, но их представители – точь-в-точь как некогда парижские бароны Хирш и Ротшильд – выступали за эмансипацию еврейства с последующей ассимиляцией и считали проповедника идей сионизма бесплодным мечтателем и политическим фантазером. Так что Герцлю порой случалось прибыть на сионистский конгресс с пустыми руками – а тут его поджидали идеологические противники из собственных рядов, ратующие за "чистый" сионизм и рассматривающие грядущую еврейскую Палестину прежде всего как духовный и культурный центр мирового еврейства, равно как и священное место, где следует ожидать явления мессии. Что же касается альтернативных территорий для построения еврейского государства – таких как Кипр, Синайский полуостров или восточноафриканская Уганда, – о которых в разговорах с Герцлем и в последующей томительно-неторопливой переписке с ним порой упоминали англичане, то "чистые" сионисты об этом и слышать не хотели.
Так что же, Герцль потерпел полное и безоговорочное поражение? Сбылось то, что с самого начала предрекали его противники в самом сионистском движении, так и вне его? В дневнике Герцля за май 1903-го есть запись, посвященная краху обсуждавшегося ранее с англичанами Синайского проекта: "Синайское дело я считал уже в такой степени свершившимся, что даже отказался от приобретения участка на кладбище в Дёблинге, рядом с могилой отца. А сейчас я разочаровался настолько, что, отправившись в тамошний муниципалитет, приобрел для себя могилу № 28".
Неужели он столь свято верил в успех своих переговоров с английским правительством, что надеялся перенести прах родных на новую родину и, может быть, найти последнее упокоение самому там, где, по его представлениям, должно было возникнуть свободное и независимое еврейское государство? Как знать... Так или иначе, эта надежда во всей ее эвентуальной серьезности была до поры до времени развеяна, как, впрочем, и остальные его чаяния, связанные с великими европейскими державами, посредничество которых представлялось необходимым для того, чтобы связать разрозненные нити оседлого еврейства, – взять хоть тех же Ротшильдов с банкирскими домами в Вене, Лондоне и Париже.
У стороннего наблюдателя могло сложиться впечатление, будто дипломатическая миссия Герцля оказалась тем самым исчерпана. Однако на самом деле всё только начиналось! Потому что на европейской обочине находилось государство, славное не только необъятностью, – и взгляд Герцля был прикован к нему крепче, чем когда-либо прежде. Царская Россия со своим многомиллионным еврейством, кое-как выживающим в условиях угнетения и слепой ненависти и в массовом порядке – на пути в Америку – выплескивающимся в Западную Европу.
И если еврейский вопрос для кого-нибудь был не просто актуальным, но буквально кричащим и кровоточащим, то такими людьми, несомненно, слыли российский самодержец и его министры. И кому, как не им, надлежало проявить жгучий, интерес к окончательному решению еврейского вопроса?
Эхо крупнейшего на тот момент кишиневского погрома прокатилось весной 1903 года по всей Европе.
6 апреля 1903 года, в пасхальное воскресенье, знаменующее для православных окончание Великого Поста и совпавшее в том году с окончанием еврейского религиозного праздника Песах, толпы пьяных молодчиков собрались на ярмарочной площади в Кишиневе, главном городе Бессарабской губернии, и отправились оттуда громить еврейские дома и лавки. Пьяные погромщики, будучи твердо убеждены в том, что их действия угодны царю, бесчинствовали в городе двое суток не щадя ни имущества, ни людей. Мебель из еврейских квартир вышвыривали из окон на улицу, на которой, казалось, шел снег – столько пуха и перьев из подушек и одеял реяло в воздухе. Из окон выкидывали, согласно позднейшим сообщениям, и грудных детей. Женщин насиловали, мужчинам отрубали головы. За два пасхальных дня разбушевавшаяся чернь убила сорок три еврея (мужчин, женщин и детей), разграбила и частично сожгла семьсот жилых домов и шестьсот лавок, что же касается числа пострадавших с телесными повреждениями особой и средней тяжести, то оно составило четыреста девяносто пять человек. Меж тем губернатор и городское чиновничество, ни во что не вмешиваясь, праздновали Пасху. А когда полиция и армия предприняли некоторые усилия по наведению порядка и арестовали несколько десятков наиболее неугомонных погромщиков, произошло это со столь издевательским запозданием, что "спасенные" приветствовали "спасителей" плачем и стенаниями, потому что на еврейским улочках уже не жили, а только оплакивали разорение и смерть.
О предстоящем погроме в Кишиневе загодя перешептывались несколько недель, и многие православные в порядке профилактики метили стены собственных домов крестами. В местной юдофобской прессе мусолили тему ритуального убийства русского мальчика, якобы совершенного евреями; из рук в руки передавали антисемитское воззвание, имя автора которого так навсегда и осталось тайной: “... Поэтому, братья, во имя Спасителя нашего, пролившего за нас Свою драгоценную кровь, и во имя православного государя нашего, батюшки-царя, пекущегося о возлюбленных чадах своих, возгласим в день святого праздника: "Бей жидов!" и бесстрашно и весело примемся за дело, уничтожая этих уродов, этих кровопийц, вновь и вновь алчущих русской крови! Вспомним об одесском погроме – там армия пришла на помощь народу. Так оно будет и у нас, потому что наше воинство православное и жидов в нем нет. Присоединяйтесь к нам – и общими силами обрушимся на грязных жидов…”
Никто в России не воспринял всерьез эти угрозы – или не захотел воспринять, – ни в кишиневских кабинетах, ни в санкт-петербургских. Хотя в столице наверняка знали о взрывоопасной ситуации, сложившейся в главном городе Бессарабии, не зря же ела свой хлеб прекрасно организованная и надзирающая за всей страной полиция, в особенности – тайная.
Герцль был убежден в том, что, с оглядкой на такое положение дел в России, здесь ему может удасться то, в чем ему до сих пор отказывали власти западноевропейских держав. Лишь бы повезло в том, чтобы убедить Николая II в непреложном факте: интересы сионистов и русского правительства фундаментально совпадают как минимум в одном пункте. Потому что организованная и отрегулированная российским государством массовая эмиграция евреев помогла бы нормализовать русско-еврейские взаимоотношения, драматически осложнившиеся еще встарь. А для достижения этой цели России следовало всего-навсего посильнее надавить на Турцию, с тем чтобы она изъявила готовность открыть малозаселенную территорию Палестины для массового (а не ограниченного частными инициативами меценатов вроде семейства Ротшильдов, как до сих пор) въезда еврейских иммигрантов.
А осознавал ли Герцль, что там, в Палестине, пусть и на малозаселенной территории, уже живут арабы, для которых основание еврейских поселений, а в конечном итоге – и еврейского государства, будет означать насильственное вытеснение с собственных земель?
В 1902 году Герцль выпустил программный роман "Древняя новая родина", в котором облек в беллетристическую форму свое видение грядущего еврейского государства. В романе вопрос об арабах хотя и затронут, но решение предложено утопическое, чуть ли не сказочное, в духе Гаруна аль-Рашида из "Тысячи, и одной ночи". На страницах романа один из персонажей “представитель проникнутого духом терпимости космополитического еврейства – спрашивает у некоего араба: "А разве въезд евреев не разорил и не уничтожил арабское население Палестины? Разве арабам, не пришлось спасаться бегством?" И слышит в ответ: "Разве вы назовете разбойником того, кто ничего не отнимает у вас, а, напротив, только дает. Евреи обогатили нас, так почему бы нам их не любить?"
Как уже указано, роман был утопическим, и действие его разворачивалось в относительно далеком будущем – в 1923 году. И представлял собой попытку облечь мечты и видения Герцля в литературную форму. Разумеется, сочиняя роман и обращаясь к своим приверженцам со словами: "Стоит вам захотеть – и эта сказка станет явью!", – он не знал и даже не догадывался о том, в сколь жестокое противоречие с палестинской реальностью войдут прекраснодушные постулаты.
А пока суд да дело, он решил целиком и полностью положиться на российское правительство, на могущество царизма, представлявшегося ему единственным игроком на мировой политической арене, способным в обозримом будущем добиться от турецкого султана ощутимых результатов. При этом он не в последнюю очередь уповал на жалкое состояние турецких финансов. Казна Оттоманской империи безнадежно опустела еще в середине девятнадцатого столетия в ходе Крымской войны, Турция оказалась вынуждена брать все новые и новые займы у Запада. При поддержке русского царя, надеялся Герцль, ему удастся вынудить султана пойти на послабления въездного режима в Палестину в обмен на существенные финансовые уступки. При этом Герцль рассчитывал на Еврейский национальный фонд, на пока небольшой, но стремительно растущий Еврейский колониальный банк в Лондоне, на поддержку венских, парижских и лондонских Ротшильдов и прежде всего на чрезвычайно богатое и влиятельное английское еврейство как таковое, пусть оно до поры до времени и воспринимало исповедуемый и проповедуемый Герцлем политический сионизм с крайним скепсисом, а то и с откровенной враждебностью. Однако стоит русскому самодержцу высказаться недвусмысленно и, может быть, скрепить свои слова печатью с двуглавым орлом, думал Герцль, и все это недоверие как ветром сдует. А значит, появится возможность рано или поздно откупить у отягощенной французскими и английскими долгами Турции Палестину.
Еще в мае 1899 года Герцль ездил в Гаагу, где проводилась конференция по миру и разоружению, поводом для созыва которой стал вдохновляющий манифест русского царя. В гаагских парках цвели деревья. Природа праздновала начало нового жизненного цикла. Однако в конференц-залах делегаты шипели друг на друга и чуть ли не дрались, как будто там собрались не европейские дипломаты, а члены какой-нибудь еврейской мишпохи. Герцль надеялся на то, что в Гааге ему удастся вступить в контакт с полномочным представителем Российской империи. Однако и руководитель российской делегации, и полномочные представители других европейских правительств соизволили вежливо выслушать его, но никак не более. Какова бы ни была точка зрения того или иного дипломата на пресловутый еврейский вопрос, обязывающих высказываний не позволил себе никто. И все же (и как раз это служило для Герцля доказательством того, что его поездка в Гаагу оказалась успешной) ему удалось напомнить о себе и о своих планах государственным деятелям Европы; и к нему как к эмиссару еврейства и лидеру политического сионизма отнеслись если не с пониманием, то с уважением. Правда, его нижайшая просьба об аудиенции у Николая II, переданная через руководителя российской делегации, была всего-навсего принята к сведению, причем дипломат полупрезрительно пожал плечами. Ни ответа, ни обещания, не говоря уж о гарантиях, Герцлю не дали. Поэтому в ноябре того же года он обратился уже к самому Николаю II с меморандумом, в котором обрисовал цели сионистского движения и нижайше попросил об аудиенции, с тем, чтобы получить возможность изложить государю собственное видение решения еврейского вопроса при личной встрече. Меморандум был проникнут верой в значение собственной миссии и в непреложность исторического прогресса, и заканчивался он нижеследующей вдохновенной тирадой
"Мы живем на заре нового века. Чудеса научного и технического прогресса готовят почву для улучшения природы самого человека. Мы уже видим, сколь озабочены могущественные правители мира исправлением общего политического климата и устранением злокачественных международных проблем. Национальный вопрос стоит по-прежнему остро, но относятся к нему с куда большим пониманием и великодушием, чем в любую из прежних исторических эпох. Поэтому просыпается надежда и на то, что в наше время удастся решить вековечный еврейский вопрос. И это решение приведет к укреплению верноподданнических чувств и, соответственно, к ослаблению бунтарских настроений. И затерянный на Востоке клочок земли обретет новую жизнь и воистину расцветет, если многострадальному народу, наконец, предоставят там место для спокойного и оседлого развития собственных способностей. И, возможно, этот замысел заслуживает того, чтобы его поддержали самые величественные и благородные из числа живущих на свете. Потому что его воплощение в жизнь станет триумфом подлинного человеколюбия и всего человечества".
Однако за исключением чисто формального сообщения о том, что меморандум принят к августейшему сведению (доказательства чего, впрочем, так и не были представлены), Петербург безмолвствовал.
Здесь самое время привести краткий исторический очерк положения дел с евреями в царской России.
История российского еврейства восходит к первой половине восемнадцатого столетия. Вытесненные из Испании и Португалии, евреи все в больших количествах появлялись то здесь, то там во всей Европе и добирались до владений российского императора. Поначалу они появились в черноморских областях России, где занялись в основном оптовой и розничной торговлей, хотя пробовали свои силы также в виноградарстве и виноделии. Менее чем через сто лет повесть о тамошних нищете, несчастьях и всевозможных притеснениях оказалась, уже очень длинной. Отличающиеся от коренного населения нравами и обычаями, исповедующие другую религию и постоянно шельмуемые православным духовенством как убийцы Христа и носители на челе каиновой печати, евреи воспринимались самим царем, его окружением, чиновничеством, да и просто высшими слоями общества как чужеродное тело в организме. Так же, впрочем, в царской России относились и к другим этническим меньшинствам, но еврейская доля была самой тяжелой. А еще за два столетия до того, как еврейский приток в Россию стал массовым царь Иван IV, по справедливости названный Грозным, так охарактеризовал ситуацию с евреями в письме польскому королю:
"В своем письме ты выражаешь желание, чтобы мы разрешили твоим жидам жить на нашей земле и беспрепятственно разъезжать по ней. Мы ведь уже многажды касались данного дела. И сообщали тебе об опасной деятельности жидов, отвращающих православных от Господа нашего, ввозящих к нам яды и отравы и творящих множество других несчастий нашим подданным. Тебе, брат наш, следовало бы постыдиться, прежде чем обращаться к нам с таким пожеланием, потому что ты знаешь об их мерзости не понаслышке. Да и в других государствах от них сплошные напасти; поэтому-то их и казнят, поэтому-то отовсюду и гонят. Мы не можем допустить жидов в нашу страну, потому что нам не нужны новые беды. Мы хотим, чтобы Господь Бог позволил нашим подданным на нашей земле жить в мире и спокойствии и не будучи никем и ничем искушаемы. Так что, брат наш, впредь не ратуй за жидов в своих грамотах". А в год царствования Екатерины II, когда евреи уже давным-давно проникли на территорию европейской части России, величайший поэт XVIII века Гаврила Державин высказался в письменной форме следующим образом: "Отдавая должное как древним, так и современным воззрениям на жидов, позволю себе изъяснить и собственное мнение: синагоги – это ничто иное, как цитадели суеверья и обращенной в сторону всех христиан ненависти. Еврейские кагалы представляют собой государство в государстве, категорически не терпящее разумного общественного устройства. Залоги, ссуды, ростовщичество, торговля и все прочие виды еврейского предпринимательства по сути дела являются хитроумными и коварными уловками, преследующими единственную цель, – под предлогом заботы о хлебе насущном и желания якобы помочь тому или иному человеку в расчете на неизбежную благодарность завладеть всем его имуществом и состоянием".
С оглядкой на эту более чем вековую враждебность по отношению к еврейству, едва ли не проявлением висельного юмора со стороны Истории выглядит тот факт, что именно благодаря захватнической политике царей на западном и юго-западном направлении к концу XVIII века (после окончательного раздела Польши и включения ее значительной части, наряду и наравне с Литвой, Западной Украиной и всей Белоруссией, в состав Российской империи) еврейское население России скачкообразно возросло. Сотни тысяч польских евреев внезапно оказались подданными Российской короны.
Если до тех пор еврейский вопрос представлял собой с точки зрения российских властей проблему, более или менее окрашенную в этнические цвета, и не в последнюю очередь – в конфессиональные, и подлежал решению в рамках внутренней политики многонационального государства, то отныне, во всевозрастающем объеме обозначились и другие аспекты. Например, русское купечество столкнулось с острой конкуренцией еврейского и, конечно же, ополчилось на него. Российское общество, да и государственное устройство оказались перед становящимся все неизбежнее выбором. Екатерина II, до поры до времени не возражавшая против дальнейшей ассимиляции русского еврейства, предприняла судьбоносную попытку кардинально решить еврейский вопрос с его лавинообразно нарастающими побочными проблемами и последствиями. Екатерина издала декрет, которым для евреев вводилась так называемая черта оседлости. Вследствие чего на аннексированных польских территориях, на западе и юго-западе самой России возникло своего рода гетто, правда, гигантское. Область эта уходила в глубину России в восточном и северо-восточном направлении на пятьсот километров и простиралась от Черного моря практически до Балтийского. Для евреев здесь было введено строжайшее особое законодательство, согласно которому была существенно ограничена свобода передвижения, в результате чего покидать зону получили право лишь немногие избранные представители еврейства – богатые купцы, представители академических профессий и особо искусные мастеровые. При этом расчет строился на их неизбежной ассимиляции в православной среде автохтонов.
Забегая вперед, следует отметить, что черта оседлости со все ужесточающимся особым законодательством просуществовала (если отвлечься от немногих и кратковременных периодов послаблений) до Первой мировой войны, не была отменена и с ее началом, и оказалась полностью уничтожена лишь в 1917 году.
Но, несмотря на эти ограничения, на собственно российской земле было немало городов и областей, где еврейское и православное население жило пусть и не слишком дружно, но бок, о бок. Правда, в первые два десятилетия XIX века (а в отдельных случаях – и позже) предпринимались определенные попытки насильственно переселить и этих евреев в черту оседлости, но делалось это – при всей демонстрируемой властями решимости – нехотя, делалось по российским обычаям спустя рукава и, в конечном счете, не приносило ощутимых результатов. А начавшаяся во второй половине столетия демократизация российского общества, толчок которой дали буржуазные реформы 60-70-х (отмена крепостного права, введение местного самоуправления – так называемого земства, судебная реформа), принесла определенное облегчение и евреям. И, как бывало и раньше, во властных кругах набрала силу тенденция поощрять стремление к полной ассимиляции, присущее прежде всего образованному и зажиточному еврейству. Так, например, мы находим критическую оценку проводившейся до тех пор российской политики по отношению к евреям и нацеленного исключительно против них "особого уложения" в рекомендациях, разработанных Высшей комиссией по пересмотру законов, применяемых к лицам иудейского вероисповедания, члены которой были в 1883 году персонально назначены самим Александром III. В рекомендациях Комиссии, возглавленной тогдашним министром юстиции графом Паленом, наряду с прочим, значилось: "Следует ли удивляться тому, что евреи, ограниченные в правах Особым уложением и тем самым униженные, представляют собой совершенно отдельную категорию подданных Короны, не демонстрируют надлежащего почитания существующего порядка, уклоняются от выполнения долга перед Отечеством и не могут целиком и полностью влиться в русскую жизнь? Число особых законов, непосредственно относящихся к евреям, доходит до шестисот пятидесяти, и содержащиеся в них сдержки и ограничения делают жизнь подавляющего большинства евреев воистину мучительной... Необходимо осознать, что евреи имеют полное право жаловаться на условия, в которых они вынуждены пребывать. А ведь они не иностранцы; уже свыше ста лет они являются подданными российской короны... Главная задача законодателя состоит во включении, насколько это возможно, населения иудейского вероисповедания в русскую национальную жизнь. На смену системе сдержек и ограничений, на смену особому уложению должна прийти система законов, гарантирующих освобождение и равенство в рамках общего прогресса. К решению еврейского вопроса надо подойти с величайшей мудростью".
Но мнение Палена и выводы его комиссии так и остались гласом вопиющего в пустыне. Ни рекомендации комиссии Палена, ни многие другие попытки того же рода не смогли ничего изменить. Действие особого уложения, дискриминация, да и откровенное беззаконие – вот с чем пришлось и впредь сталкиваться большинству российских евреев. На взгляд неграмотных народных масс и даже значительной части образованной публики, еврей как был, так и остался жидом – презираемым и осмеиваемым инородцем; жуликом, бездельником, трутнем; закоренелым врагом единственно истинной веры. И хотя формированию этого негативного образа отчасти и вынужденно способствовали сами евреи, нравы и обычаи которых резко отличались от жизни коренного населения страны, особенно пагубную роль сыграли антисемитские памфлеты и фельетоны, широко публиковавшиеся в националистической прессе.
Резкий конец сравнительно либеральной российской политике по отношению к собственному еврейству был положен уже в 1881 году, когда в Санкт-Петербурге при взрыве бомбы был убит террористами Александр II – царь-реформатор, нововведения которого хотя бы отчасти обернулись благом и для российских евреев. Националистическая пресса, да и реакционно-консервативные круги в целом, тут же распустили слух, согласно которому царь-реформатор пал жертвой зловещего союза между евреями и анархистами. И этот слух породил волну слепой ненависти к евреям, прокатившуюся по всей России и затронувшую прежде всего городские низы и представителей мелкой буржуазии. Экономическая депрессия, массовое обнищание, даже голод, – всё это в 1881-1884 годах привело к массовым выступлениям против евреев по всей царской России, Резко возросло число погромов. В это лихолетье и непосредственно вслед за ним евреи начали в массовом порядке покидать Россию, устремляясь в Западную Европу, а то и в Америку. Так, например, в "урожайном" на погромы 1903 году Россию покинули, прихватив с собой главным образом скудные пожитки, сорок восемь тысяч евреев. Бежали они куда глаза глядят, пребывая, однако же, в уверенности, что нигде им не будет житься хуже и горше, чем в России. Тут уж и российское правительство почувствовало себя обязанным как-то отреагировать на происходящее, но проделало оно это в своей всегдашней манере. Оно ужесточило и без того проникнутое духом ненависти к евреям особое уложение и дополнило его так называемыми "временными директивами", ограничивающими свободу передвижения: для евреев сильнее, чем когда бы то ни было ранее; оно ввело положения, сводящие и без того жалкие гражданские права, которыми были наделены в России евреи, к откровенно издевательскому минимуму. Особо отвратительным проявлением антисемитской истерии, охватившей в ту пору общество, были процессы по так называемым "ритуальным убийствам" – процессы, в ходе которых евреев обвиняли в том, будто они умерщвляют христианских младенцев, с тем, чтобы использовать их кровь для приготовления праздничной (на Песах) мацы. Эти россказни и легенды черни, гулявшие из уст в уста уже не одно десятилетие, стали теперь предметом юридического исследования в суде!
На западе и юго-западе Российской империи, от Вильны и аннексированной Варшавы до самой Одессы, по градам и весям проходили целые полчища, грабящие и поджигающие дома и в ходе кровавой оргии лишающие жизни каждого, кто имел несчастье обладать кривым и длинным носом или носить кафтан. А что касается вмешательства царской бюрократии и полиции, оно повсюду оказывалось притворным или, самое меньшее, запоздалым, Может показаться чуть ли не чудом, что, несмотря на погромы, питаемые кровавыми наветами, и строжайшую государственную дискриминацию, по сути дела создавшую в черте оседлости еще одну, внутреннюю, зону запретов и ограничений и лишившую евреев, наряду с прочим, права на свободный выбор профессии и на получение образования, несмотря на фактическую политику выдавливания из России, в обеих столицах, в губернских и уездных городах гигантской страны по-прежнему проживали миллионы евреев, часть которых все еще стремилась ассимилироваться в среде коренного населения, тогда как другая часть – и существенно большая – безропотно терпела лишения, тешась надеждой на то, что маятник может когда-нибудь качнуться и в другую сторону, что где-нибудь появится, наконец, долгожданный мессия, избавит их от страданий и поведет за собою на землю обетованную, в священную страну Сион.
И все же (или, может быть, как раз поэтому) в среде российских евреев зародилось движение, в лидеры которого выбились предтечи сионизма – Перец Смоленский, Моше Лейб Лилиенблюм, Ахад Хаам и некоторые другие, – и люди внимали им с определенной заинтересованностью. Они не забывали о традиционных требованиях российских евреев – таких как достижение равноправия и полноценное участие в культурной и хозяйственной жизни (пусть и подходили к ним со своих, зачастую весьма противоречивых, позиций), – но этим не ограничивались, начав работу по просвещению еврейства, по формированию и осознанию национальной идентичности, выводя последнюю из общееврейской изоляции, отчасти вынужденной, отчасти избранной добровольно, с оглядкой на религиозные традиции.
По преимуществу среди молодежи начали формироваться кружки и группы, сознательно дистанцирующиеся от бесплодных мечтаний, присущих поколению отцов. Конечно, слово "Сион" оставалось для них столь же священным, но терпеливо дожидаться прихода мессии они не собирались. Они все больше преисполнялись решимости взять собственную судьбу в свои руки, пусть многим это и казалось противоречащим самому духу еврейства поведением. Возникали кружки и союзы палестинофилов (по самоназванию), ставящие перед своими членами цель переселения в Палестину. Конечно, решиться в действительности на подобный шаг могли поначалу лишь немногие. В песках Палестины, в суровейших природных условиях, они основывали первые еврейские поселения, опираясь на финансовую помощь западноевропейских и американских евреев. Однако их пример если и не вдохновлял, то заставлял задуматься массы остающихся в России. И хотя последователей у них на первых порах нашлось не много, вековечную мечту о приходе мессии заметно потеснила другая – тоже смутная, но хотя бы в какой-то мере реальная.
В начале XX века Россию ежегодно покидали примерно семьдесят тысяч евреев. Сплошь и рядом они срывались с места очертя голову и слепо искали прибежища где придется, – в США, в Аргентине, в Канаде, в той же Палестине. Но волна погромов вроде бы пошла на убыль, пока весной 1903 года не разразился самый страшный из них – кишиневский.
Именно весть о кишиневском погроме стала для Герцля одним из немаловажных поводов перенести основные усилия на русское направление. Разумеется, сведения о России, и в особенности о своеобразии тамошней жизни и об отношениях, господствующих в обществе, имеющиеся у него, были, мягко говоря, фрагментарными. Конечно, он кое-что читал, кое-что слыхал и встречался в Гааге с русскими дипломатами, но весьма смутно представлял себе условия, в которых живут дискриминируемые, преследуемые и лишенные гражданских прав российские евреи, равно как и проблемы, с которыми приходится сталкиваться тамошним сионистам. Лишь познакомившись на Первом, всемирном сионистском конгрессе в Базеле с членами российской делегации и подробно поговорив с двумя своими самыми пылкими приверженцами – доктором философии Кацнельсоном из Курляндии и лесоторговцем Вольфсоном, он в полной мере понял (услышав это впервые от собеседников), как именно "решается" еврейский вопрос в России и в сколь существенной мере зависит успех всего его предприятия от того, примут в нем участие российские евреи или нет. "Евреи России представляют собой для нас практически неиссякающий личный ресурс, – заявил ему Вольфсон. – Если бы нам удалось договориться с царским правительством о совместных действиях по организации планового исхода российских евреев, успех был бы уже наполовину гарантирован".
Очень может быть, что именно эти встречи и беседы побудили Герцля вписать в статью о базельском конгрессе строки, в которых впервые сквозит новое и куда более глубокое, чем прежде, понимание проблемы: "Варвар – это тот, кого не понимают (Barbarus hic ego sum, quia non intellegor ulli). Вот и принимают восточноевропейских евреев за необузданных дикарей вроде шекспировского Калибана. Какое заблуждение!... Для меня, не стану скрывать, появление на конгрессе делегации из России стало самым сильным впечатлением от всего мероприятия... И вот перед нами на конгрессе словно из-под земли предстало российское еврейство, обладающее культурой, о наличии которой мы не могли и догадываться. Это уж не Калибан, а мудрый Просперо... Исполненная оригинальной жизненной силы, проходила перед нами наша собственная история, заключенная в этих образах. Поневоле я вспомнил, как предостерегали меня еще в самом начале моих усилий: "В сторонники к вам запишутся русские евреи – и только они". Услышь я такое сегодня, ответил бы: "Этого вполне достаточно".
Россия представляла собой до сих пор звено, выпавшее из цепи его многолетних странствий – из Лондона через Берлин до самого Константинополя. Переговоры, которые можно будет провести в Санкт-Петербурге, будут в случае успешного их исхода означать триумфальное завершение первого этапа долгого пути в Палестину вне зависимости от того, сколько вопросов останется на тот момент еще открытыми. Если ему только удастся завязать личные отношения с ключевыми персонами в царском правительстве (на каком именно уровне и на каких предварительных условиях – это не имеет особенного значения), дальнейшие тонкости и детали, в том числе и потенциально конфликтного свойства, можно будет обсудить позднее, в письменной форме, – точь-в-точь, как после переговоров с британскими министрами, которые от переписки с Герцлем пусть и уклоняются; но ведь никогда не поздно начать! Дипломатия представляет собой искусство маленьких осторожных шажков, она сродни фехтованию на кинжалах, а вовсе не на эспадронах. Потому что имеет значение только конечный результат, и все усилия должны быть подчинены общей цели. Ведь речь шла о судьбе российских евреев, об их выживании в прямом смысле слова, о жизни и смерти, как подчеркнули и лишний раз напомнили кишиневские события. Речь шла о существовании сионистского движения в России. И – сейчас, как и всегда – о Палестине, зажатой в турецкой руке крепкой хваткой, разжать которую без заступничества России – с помощью одних только Англии и Германии, еще далеко, впрочем, не гарантированной, – представлялось на грани неосуществимого. Надо было только сначала вступить в личный контакт с влиятельными государственными мужами России, чтобы исключить недоразумения, потому что именно недоразумения, равно как и незнание подлинных задач и целей сионистского движения, казались ему главной причиной настороженной позиции российского правительства. И Герцль не сомневался в том, что – и изъясняя воистину жгучий еврейский вопрос, и добиваясь посредничества на переговорах с турками – ему нельзя упускать из виду собственно российские интересы. Независимо от того, удастся ли ему в Санкт-Петербурге добиться личной аудиенции у Николая II, как в свое время посчастливилось получить таковую у германского императора, или дело сведется к встречам и разговорам с царскими министрами, красноречие Герцля и серьезность выдвигаемых им доводов, должны были произвести впечатление, а это, полагал и предполагал он, уже само по себе означало бы победу. Ведь ему удалось бы, как минимум, навести на размышления государственных деятелей, юдофобская и антисионистская позиция которых была известна Европе; взять хоть министра внутренних дел Плеве. Дискутируя с идейными противниками, Герцль неизменно апеллировал к их интеллекту, заранее предполагая у них наличие такового, и до сих пор подобная тактика себя оправдывала. В ходе многолетних квазидипломатических усилий он осознал как обязательную предварительную предпосылку успеха достаточно циничную вещь: апелляция к совести, или к жалости не срабатывает, напротив, она только создает дополнительные препятствия, когда речь идет о том, чтобы навести мосты и проломить бреши в неприступной стене. И, может быть, Николай II все-таки примет его, к чему Герцль стремится уже много лет, и итоги аудиенции не только принесут послабления российским евреям, и прежде всего сионистам, но и дадут новый толчок идущим ни шатко ни валко русско-турецким переговорам. Поэтому Герцль практически не позволял себе публичных высказываний о кишиневском погроме. Может быть, из осторожности, чтобы не осложнить себе дополнительно и без того не легкую дорогу в Санкт-Петербург. Ведь в те времена было непросто добиться разрешения министра внутренних дел на въезд в Россию, а вождю сионистского движения это было непросто вдвойне. И министром этим был Плеве, которого во всей Европе считали тайным вдохновителем погромов и косвенным организатором повального и слепого бегства евреев из царской России. Но только от Плеве зависело, состоится ли вымечтанная аудиенция у русского царя или нет.
Кем же был этот Плеве, Вячеслав Константинович Плеве? Заглянем в энциклопедический словарь Мейера 1907 года выпуска и прочитаем: "Российский государственный деятель; родился в 1846 году, умер 28 июля 1904 г. в Петербурге. Изучал право; служил в 1868-81 гг. в Министерстве юстиции, главным образом на прокурорских должностях; в 1881-м назначен директором департамента государственной полиции; в 1884-м – помощник министра внутренних дел; с января 1894-го – государственный секретарь и начальник отдела документации государственной канцелярии; с 1899-го – государственный секретарь по Финляндии в ранге министра; 15 апреля 1902 года назначен министром внутренних дел после убийства своего предшественника на этом посту Сипягина. Энергичный чиновник, пользовавшийся полным доверием Николая II. Боролся с нигилистами; вместе с тем осторожно готовил реформу по децентрализации государственной власти. Убит революционерами при помощи бомбы как "реакционер".
Добавив, что убийцей Плеве оказался еврей-сектант (из так называемых "ессеев") по фамилии Созонов, оставим справку из энциклопедии без дальнейших комментариев. Об этом господине нам еще предстоит потолковать более чем обстоятельно. Герцль, впрочем, как сам он неоднократно высказывался, был готов вступить в переговоры хоть с самим дьяволом. Ведь одной из его излюбленных сентенций была такая: "На чувствах политику не построишь". Правоту ее он осознал на личном опыте, агитируя еврейских финансистов в Париже, Вене и Лондоне в пользу идей сионизма и наталкиваясь на презрительную отповедь этих людей, Считавших его бесплодным мечтателем и политическим фантазером. Да и ведя переговоры с политиками в Лондоне и в Константинополе и, наконец, в ходе личной аудиенции у германского императора. И то, чем он занимался, уже давным-давно не сводилось к квазидипломатическим усилиям. Так и не представив Никому верительных грамот (да и откуда им было бы взяться у человека, за которым не стоит никакое государство, никакая страна?), он освоил дипломатическую рутину и давным-давно научился держаться даже в приемных так, что его поневоле выслушивали и над его доводами задумывались.
И вот, под впечатлением от кишиневских событий и в связи с тем, что его просьба об аудиенции у Николая II явно была оставлена без внимания, Герцль принял решение обратиться непосредственно к тем, кто, наряду с царем и чуть ли не наравне с ним, олицетворял внутреннюю политику России.
Первое послание было адресовано министру внутренних дел Плеве.
"Ваше высокопревосходительство, – написал Герцль, – возможно, Вам известно мое имя. Я руководитель сионистского движения, и прискорбные события в Кишиневе буквально заставили меня взяться за перо – однако не затем, чтобы пожаловаться на то, чего уже никак не исправишь.
Из достоверных источников мне стало известно, что евреями в России постепенно овладевает отчаяние. Они убеждены в том, что брошены беззащитными на произвол бесчинствующей черни. В результате, люди старшего поколения, скованные ужасом, сворачивают хозяйственную деятельность, а еврейская молодёжь жадно внимает подстрекательским речам революционеров. Пятнадцати-, шестнадцатилетние подростки, ничего не смыслящие ни в теории, ни в практике революции, им проповедуемым, получают первые уроки насилия.
Истинную гордость сионистского движения составляет тот факт, что в эти тревожные и сумрачные годы мы смогли противопоставить обрушившимся на наш народ несчастьям высокий идеал, способный даровать успокоение и утешение. Ваше высокопревосходительство, наверняка осведомлены об этом.
И вот сейчас исключительно серьезные люди сообщают мне, что имеется средство, обеспечивающее мгновенный перелом в настроении моих несчастных российских соплеменников. И средство это заключается в предоставлении мне личной аудиенции Его Величеством императором. Одно это существенно изменило бы к лучшему сложившуюся на данный момент ситуацию, причем тема и содержание переговоров, разумеется, не были бы преданы огласке.
Мне было бы не впервой оправдывать подобное доверие; доказательством этому может послужить тот факт, что конкретное содержание моих многократных переговоров с Его Величеством императором Вильгельмом и с турецким султаном так и не было разглашено.
Если мне будет предоставлена высочайшая аудиенция, я воспользуюсь этим счастливым случаем, чтобы дать Его Величеству полную и достоверную информацию о сионистском движении и нижайше испросить дальнейшей помощи и поддержки.
Уже несколько лет назад в составленном по-французски меморандуме, который Его Высочество великий герцог Баденский взял на себя труд передать Его императорскому Величеству, обрисовал российскому императору цели сионистского движения и удостоился за это августейшей благодарности и похвалы.
Великие герцоги Баденский и Гессенский, которых я имею высокую честь знать лично, и один из русских великих князей уже на протяжении нескольких лет хлопочут о предоставлении мне личной аудиенции у Его Величества. Лишь случайные обстоятельства воспрепятствовали этому; так, однажды, в Дармштадте внезапно занемог царь.
Сейчас, однако же, речь идет о настолько серьезном поводе, и я готов оказать российскому правительству в деле успокоения общественных настроений столь существенную помощь, что прошение об аудиенции стало уместно отправить по официальной инстанции.
В случае Вашего согласия прошу сразу же выслать мне требуемые для поездки в Россию паспорт и подорожную или по телеграфу известить пограничную власть о необходимости подготовить таковые.
Я готов выехать уже на этой неделе".
Второе письмо Герцль адресовал обер-прокурору Священного синода Победоносцеву, который, как сообщили вождю сионизма из различных источников, был православным фанатиком и славянофилом и в качестве такового – решительным противником вольнодумства и любых прогрессивных идей. Победоносцев слыл также одним из вдохновителей еврейских погромов. По Европе гуляла фраза, сказанная им в разговоре с одним из членов английского парламента: "Еврей – это паразит, удалите его из живого организма, в котором и за счет которого он живет, поместите на голый камень – и он подохнет". Тот факт, что Герцль все-таки обратился к этому человеку, "серому кардиналу" при дворе русского царя, наверняка стоил ему еще больших усилий, чем апелляция к Плеве, и означает это, что он не желал пренебрегать ни одной из скудного запаса имеющихся у него возможностей. Оба письма – и к Плеве, и к Победоносцеву – были пробными шарами или даже, скорее, воздушными шариками, какие дети на авось выпускают в небо в наивной надежде на то, что их – и привязанную к ним записку – кто-нибудь ухитрится поймать. И на этот счет у самого Герцля не было никаких иллюзий. И все же он уповал на какую-то реакцию, на отклик из Санкт-Петербурга, и, может быть, не столь необязательный, как тот, что он получил четыре года назад в ответ на свой меморандум царю. Строго говоря, тогда никакого отклика просто не было.
Письмо, адресованное обер-прокурору Победоносцеву, гласило следующее:
"Ваше высокопревосходительство!
Прилагаю к данному письму копию другого, направленного мною сегодня министру Плеве. И обращаюсь к Вашему высокопревосходительству с просьбой поддержать мое начинание. Излагаю соображения, побудившие меня поступить именно так. Однажды мне довелось разговаривать с известным писателем о безутешном положении, в котором пребывают в России евреи. Упомянул также тот факт, что молва возлагает за это главную вину на Ваше высокопревосходительство. Мой друг ответил мне: "Позвольте рассказать вам одну историю. Несколько лет назад я был на водах в Мариенбаде (или он упомянул Карлсбад?) и однажды отправился на прогулку по лесу. На нехоженой тропе я внезапно наткнулся на нищенку в жалких лохмотьях и выраженно еврейской наружности. Стоило мне сделать еще несколько шагов, и я наткнулся – на кого же? На Победоносцева! Уступил ему дорогу и посмотрел вослед, чтобы выведать, как поведет себя знаменитый юдофоб при встрече с еврейской нищенкой. Как же велико было мое удивление, когда я увидел, что он остановился возле нее, полез в портмоне и подал нищенке монету".
Вы, Ваше высокопревосходительство, наверняка давным-давно запамятовали об этой ничтожной для Вас истории, а вот на меня она произвела глубокое впечатление. Мне кажется, именно в этот момент я впервые понял природу официозного русского антисемитизма. Государственные деятели России рассматривают еврейский вопрос как одну из сложнейших проблем, стоящих перед правительством, и, может быть, им было бы угодно найти решение проблемы, не осложненное ненужной жестокостью.
Пророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус Пресс
Пророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус ПрессПророк во фраке. Русская миссия Теодора Герцля. . Лимбус Пресс