история короля Давида, основателя Иерусалима и создателя веных псалмов

ПРИЗНАНИЕ БЕН-ЦВИ, КОРОЛЕВСКОГО ПИСЦА

Уже не одно десятилетие мои глаза и уши встречают такое словосочетание: "переселение душ", но ни разу я не размышлял над ним и уж во всяком случае не соотносил его с собственной судьбой. Теперь я знаю свою прошлую жизнь и назначение моего пребывания среди живущих ныне израильтян. Не будь я в прошлом писцом при Храме, построенном королем Шломо (другие народы называют его Соломоном), мне никогда не написать бы истории жизни древнееврейских королей.

Шаул, Давид Шломо, три первых короля. Как и праотцы еврейского народа, они определили наш национальный характер.

Когда думаю о моих королях, я разделяю их так: Шаул - воин, Давид - основатель государства, Шломо - строитель Храма. А когда поднимаю глаза от письменного стола, я вижу: вот - Земля, вот на ней моя Эрец Исраэль, вот - Небо... Шаул, Давид, Шломо...
Итак, Господь решил, что пришло время родиться этим книгам, и избрал для такой работы меня. Он дал мне новую жизнь в огромной языческой стране. Родители, перебравшиеся в ее столицу, записали меня Дмитрием, хотя оставшийся в местечке дед требовал, чтобы младенца нарекли Давидом: такова была традиция нашего рода - все мужчины в нем или Давиды, или Цви, позднее ставшие Гиршами, а еще позднее - Григориями. Незадолго до моего рождения умер прадед Давид, и, значит, я должен был стать Давидом, сыном Цви.

Но родители поступили иначе. Они сохранили в моем имени только первую букву, "Д". Так я стал Дмитрием Григорьевичем и сорок лет тратил жизненные силы на то, чтобы прижиться в той языческой стране, поверить в ее богов и кумиров. Но не получилось. Чужая земля отвергла меня, а судьба вознесла в страну моих королей, потому что так было предначертано Господом.

Поселившись в Израиле, я однажды сел в автобус и поехал в Иерусалим. Войдя в Старый город через Яффские ворота, я остановился перед указателем. На стрелке, направлявшей меня налево, значилось: "Ул. Св. Димитрия", а на той, что показывала прямо, было написано: "Ул. Давида". Я нисколько не удивился и пошел налево, угадывая, что вот сейчас завершится подготовительный виток к той жизни, для которой возродил меня Господь. Улица св. Димитрия петляла между патриархиями и христианскими соборами. Для меня они были символами долгого пребывания на чужой земле. Не дойдя до конца улицы, я возвратился к указателю у Яффских ворот и уверенно двинулся прямо по улице Давида. Через несколько минут она привела меня к Стене Плача. Теперь все круги моей жизни замкнулись, и все параллельные дороги пересеклись в том месте, где я не раз стоял в своей прошлой жизни. Я узнавал запахи разогретой солнцем пыли, спотыкался о знакомые камни и почесывал старые ушибы; кожа обрадовалась прикосновению тепловатого иерусалимского воздуха в тени под стенами домов, захотелось пить, и я знал, где найду колодец. Не колеблясь, я снял туфли и босиком пошел к Мусорным воротам, чтобы выйти за Турецкую стену. Пейзаж вокруг был мне не знаком, но я уверенно спускался по склону горы, хотя добраться до ее подножья уже не смог: пятнадцатиметровый слой мусора цивилизации поглотил любимые места моих прогулок вдоль ручья Кидрон.

Господи! Я не был здесь три тысячи лет - это миллион дней. Позволь мне еще одну, последнюю, проверку. Вон там, под старой иву-сейской стеной, есть выемка в скале - туда я прятал каждую неделю глиняные черепки, на которых делал заметки для будущих летописей о короле Давиде. Неужели я их там найду?! Ведь рядом с моим тайником копают археологи - вон их табличка: "Площадка "G": Господи, дай мне найти мои черепки!

Да вот же они!

"Я приступаю к этим записям пораженный тем, что пережил кончину великого Давида и дотянул до старости, которая пришлась на дни умиротворения, изобилия и строительства Храма. Король Шломо просил меня записать для будущей храмовой библиотеки все, что помню о каждом событии, случившемся во дни правления его отца. И я ему обещал: ведь я был рожден затем, чтобы в старости начать и завершить рассказ о тех днях короля Давида, коим Господь назначил меня свидетелем.

Это занятие захватило меня; воспоминания увлекли, и мне стала в радость работа писца. Король Шломо пожелал назвать хроники "Рассказы тех дней". В них будут, кроме моих воспоминаний, родословные двенадцати наших племен и тринадцатого, - племени священников - Леви; списки выделенных этому племени городов-убежищ, и законы службы в Храме - их сейчас вводит наш первосвященник Цадок. Мне пришелся по душе замысел Шломо поместить в тех же хрониках списки царей, правивших за Иорданом: в Амоне, Моаве и Эдоме - государствах, покорившихся мечу Иоава бен-Цруи, командующего армией Давида.

Я поднимаюсь с восходом солнца и, едва закончив омовение, утреннюю молитву "Шахарит" и трапезу, спешу прочитать вчерашние записи перед тем, как их продолжить.

Когда будущий летописец станет составлять хроники короля Давида, пусть следует нашим Священным свиткам, но и присовокупит к ним мои записи - ведь я находился при Давиде неизменно от первой нашей встречи и до смерти великого короля в его городе".

Теперь и ты, читатель, знаешь мою тайну, а я понимаю, почему мне так трудно с моими нынешними современниками, даже в собственной семье, зато ничего не стоит подойти и расспросить любого из воинов Давида о недавнем походе или задать вопрос первосвященнику Цадо-ку. Вчера в Иерусалиме я встретил Рицпу, наложницу короля Шаула, на том самом месте, где Давид разрешил ей похоронить сыновей, повешенных гив'онитами. А сегодня лицо ее появилось в газетах. В них Рицпу называют новой репатрианткой из Йемена. Из Йемена... До сих пор такие зеленые глаза я встречал только у Рицпы и полудиких иерусалимских котов.

Когда служил в Армии обороны Израиля, и мне выпадала охрана лагеря в ночную смену, я разглядывал солдат, догадываясь, что время не изменяет лица спящих: такими же были они у воинов Иоава бен-Цруи, храпевших в военном стане под стенами Раббы, и у сыновей Шаула, уснувших на разогретом солнцем ячменном поле.

Мне кажется, в толпе празднующих у Стены Плача бар-мицву, то есть тринадцатилетие мальчика, я видел Бат-Шеву, жену Давида -лишь у нее на шее помещалось столько бус!
В прошлой жизни я не успел завершить мою работу. Господь возвратил меня к ней, и только по окончании ее я уйду из мира живых на совсем иные дороги Божьего мира. Это, выражаясь по-европейски, моя "шагреневая кожа": с каждой написанной страницей силы мои убывают, я приближаюсь к смерти в страхе опять не успеть закончить записи.

Итак, сначала хочу вспомнить все, что слышал о Давиде, прежде чем встретил его в Ивусе - городе, только что завоеванном иврим...