В книге историка литературы XX века Бориса Фрезинского речь идет о людях разной меры известности, дарования, силы характера и целеустремленности. Читатели вместе с автором задумаются над тем, как складывались эти жизни — в зависимости от таланта, натуры и личной воли персонажей и в силу фатальных, нередко трагических, обстоятельств их времени, их судеб... Книга открывается рассказом о начале нового цикла преступлений Сталина — убийстве Михоэлса....

Фрагмент из книги:

Мемуары написаны человеком, которого невыносимые беды, какие только могут выпасть на Душу, тонны клеветы и лжи, обрушившиеся на самое дорогое в жизни, не уничтожили, не лишили Разума и веры, не свернули и не остановили. Тут уместен лишь библейский масштаб сравнения...
Жизнь Анны Михайловны вырубили в 1937-м, когда ей было 23. К своим запискам она приступила (тайком!) в 1960-х. Интервал между этими Двумя моментами заполнен тюрьмами, казнью любимого, неизвестностью судьбы ребенка и матери, расстрелом, оказавшимся инсценировкой, лагерями, ссылками, рождениями и смертями, — все эти годы — клеветой, клеветой, клеветой. Какую силу, какую волю надо было иметь, чтобы выстоять, не свихнуться, дожить до победы?
Последнее, что Анна Михайловна услышала от своего мужа, Николая Ивановича Бухарина (27 февраля 1937-го): не обозлись. Последнее, что он написал ей (15 января 1938-го) и что ей дали прочесть только через 54 года: не злобься и еще: будь КАМЕННОЙ, как статуя. И она не потеряла разума, но стала тверже камня — не зная этого завета Николая Ивановича, она исполнила его точно и осознанно («Что касается меня, то я, очевидно, твердокаменная», — написала она в письме, когда страна только еще начала просыпаться...). Только так можно было решить задачу, которая стала главной в жизни, — сохранить содержимое памяти.
Когда в беспросветно застойные годы я впер-вые увидел Анну Михайловну — не мог поверить, что она— это она; все казалось невероятным, а в чудеса мы с детства были приучены не верить. Сталин вытоптал вокруг себя все, чтобы не оставить в живых ни одного свидетеля, ни одного помнившего правду, но вот — не все бумаги уничтожены, не все свидетели убиты. Знай он о том...
Не надо делать умный вид, что все загадки и все трагедии русского XX века поняты. Над ними — как вообще над загадками истории общества и человека — будут ломать голову долго. И кому-то человеческие свидетельства помогут...
Книга Анны Михайловны Лариной не утешает, как не могла утешить словами Анна Михайловна несчастного, бьющегося в исступлении Николая Ивановича: в ней оказалась огромная моральная сила, но утешать словами — это было не ее. Книга не содержит и простых рецептов, как избежать повторения кошмара. Не содержит она и полной картины времени. Но она позволяет мысленно пройти по дорогам русского XX века возле самой его преисподней и самого центра зла...
Эпиграф к книге взят из Твардовского; он полемичен и возвращает нас в 1960-е годы, к ненужной теперь попытке доказывать очевидное и отметать отметенное.