Никто не может поднять себя над землей за волосы, пленнику не освободиться из темницы без посторонней помощи, без того, кто уже свободен.
Я искал в юности, кто повел бы меня за собой, – учителя, наставника, гуру, неважно, как бы он назывался. Но кто поведет тебя искать твою собственную дорогу?
Моя дорога походила на путь оленя в лесу – я шел, перепрыгивая, проскальзывая, продираясь, держась в стороне от широкой тропы, по которой шли все.
В 15 лет я бросил школу, хотя за год до этого был включен в число претендентов на медаль и, по всем данным, мог быть назван лучшим учеником школы. Но меня больше не интересовал кем-то установленный порядок.
Родители заявили мне, что я должен по крайней мере получить среднее образование. Найдя колледж, разрешивший мне сдать экзамены экстерном весной, я выиграл два года. По этому поводу отец сказал, что я заработал право свободно общаться со всеми подонками.
В начале 70-х годов в Ванкувере, канадском Сан-Франциско, как его называют, я давал уроки гитары и организовал "Анархистскую Дискуссионную Группу Свободного Университета". Я изучал Тай Джи, йогу, стал убежденным вегетарианцем, посещал бесчисленные "группы встреч". Объездил автостопом Канаду и США, Израиль, Европу. Повстречал блуждающие души, перемещающиеся по таким тропинкам, о которых раньше не имел ни малейшего представления.
Мой кругозор расширился, но душа оставалась пустой и по-прежнему чего-то жаждала. Все, что я видел, не привлекало меня. Когда ты ищешь, неважно где, ты найдешь себя в самом конце.
Я пришел к выводу, что необходимо научиться что-то делать, решил, что для меня этим "что-то" будет музыка, и обратился к известной в Ванкувере преподавательнице. После нескольких уроков она посоветовала мне отправиться в музыкальный колледж Университета Британской Колумбии. Мне не показалось, что это именно то, к чему я стремился, но ведь я должен был чему-то научиться. Одновременно я стал серьезно заниматься медитацией, изучать йогу. Значительное впечатление на меня произвел Лао Цзы.
Но душа моя по-прежнему была пустой. Я подумывал, не затвориться ли мне на несколько лет в монастыре Дзен. Конфликт духовного с чувственным, роста метафизического и материального разрывал меня на части. Я не находил никакого пути, лишь путаницу. Я молился всем сердцем – не ради ответа, не ради откровения, только для того, чтобы излить душу, поговорить с моим Б-гом, в столь сложном, перекрученном мире говорить с Ним искренне было очень трудно.
Если рыба попадает в океан, ей следует плыть, уходить в его глубины. Впервые услышав о хасидском мистицизме, я понял очень немногое из него. Но это было не так важно. Для жителя страны, где несколько поколений не видели дождя, дождь – чудо, но почва хранила в себе память о нем. То, что было чуждо моему уму, казалось родным моему нутру.
Волны родных вод явились ко мне от приехавшего ученика Ребе. Он объяснил мне, что наша цель – увидеть Б-жественность в каждом Его создании. Я почувствовал, что за этими словами стоит гораздо больше, чем может показаться в первый момент, что за ними по меньшей мере тысячелетия мудрости и красоты, созданных многими поколениями.
Я поинтересовался, кто учит этому, кто может мне это объяснить. Так я узнал о живущем в Нью-Йорке Ребе, Любавичском Ребе. Я узнал, что под этим титулом всему еврейскому миру известен рабби Менахем-Мендл Шнеерсон. Еще в детстве наряду с Торой, Талмудом и хасидизмом будущий Ребе изучал науки и языки. Уже в юности, овладев английским, итальянским, французским, грузинским и латынью, он отправился углублять свои знания в университеты Берлина и Сорбонны. Покинув оккупированную Францию, он некоторое время был инженером в военно-морском флоте США и отмечен как "специалист". Когда в 1950 году скончался предыдущий Любавичский Ребе, хасиды обратились к его зятю. Рабби Менахем-Мендл Шнеерсон, хотя и одевался современнее большинства хасидов и избегал известности, зарекомендовал себя гениальным знатоком Торы и бесспорным лидером. Стать этим лидером официально он согласился при условии: "Я помогу вам, но каждый из вас должен принять на себя свою миссию. Не вздумайте цепляться за края моего молитвенного покрывала".
Первой моей реакцией на этого человека было воодушевление. Я хотел узнать о нем как можно больше. Друзья, родственники, знакомые пытались меня охладить, говорили, что я создаю себе кумира, что я непременно потеряю независимость и силу мысли.
Мой разум не мог не согласиться с этим. Куда подевалась моя уверенность в том, что в философии должен царить анархизм? Ведь именно из-за этого анархизма я не мог сделать ни за одним гуру больше нескольких шагов, я искал собственный путь и вовсе не был готов быть поглощенным чьим-то, пусть даже большим, "эго".
Конфликт между моим воодушевлением и анархизмом длился довольно долго. Бывает, ты что-то чувствуешь нутром, но твое "я" и твой разум отказываются следовать за внутренним знанием.
Тем не менее я стал хасидом Ребе, сохранив при этом свое "я". Ребе нисколько не походил на деспотичных демагогов, так пугающих меня. Во-первых, никаких ловушек, расставленных для ищущих духовную пищу. Никаких торжественных развевающихся одежд, великолепных поместий, личного самолета и тому подобных вещей, сопутствующих "выдающейся" личности. Скромный дом, обставленный со вкусом, простой кабинет, никаких внешних отличий Ребе от его учеников. Он не стремится поражать, подчеркивать свое "я", он – мастер простоты. Ребе светился Б-жественностью своей души, не стараясь подчеркивать собственной значительности, и благодаря этому мог вести за собой других, не подавляя их.
Три раза в неделю Ребе проводил аудиенции. Помимо любавичских хасидов, к нему приходили самые разные люди – еврейские деятели, бизнесмены, ученые, политики, журналисты, многие дожидались своей очереди, скажем, в два часа ночи. Ребе тепло встречал каждого, давал советы тем, кто в них нуждался, благословлял всех, без исключения.
Прием начинался в восемь часов вечера и, как правило, продолжался до рассвета. Однажды Ребе вынужден был прервать прием в половине одиннадцатого утра, чтобы совершить утреннюю молитву. На следующую ночь были назначены новые, плановые встречи. Секретарь предложил Ребе отложить аудиенции, чтобы отдохнуть. Ребе возразил, что не может отказать людям, которые так долго его ждали. Он работал весь день, как обычно, а вечерний прием продолжался до одиннадцати часов следующего утра.
Что касается моего мятежного духа, то неожиданно для себя я нашел бунтовщика и в Ребе. Можно сказать, что ты не подчиняешься Ребе, ты просто бунтуешь вместе с ним. В давней традиции Любавичских Ребе заложено то, что мир не так чудовищен, как это представляется, и следует доверять не тому, что видишь, а тому, что чувствует твоя душа.
Ребе был одновременно и мятежник, и ортодокс. В 60-х годах многие возмущались новым поколением, говорили: "Это потерянное поколение! Студенты бунтуют! Хиппи и выродки!" Ребе разглядел в происходящем нечто иное: "Наконец американский айсберг начал таять, наконец наша молодежь протестует против приспособленчества, разбивает божков своих отцов, важно только, чтобы они пришли к живой воде предков". Ребе предложил своим хасидам выйти к еврейской молодежи, привести ее к своим корням. Это было революционное начинание. В течение нескольких лет оно вызывало лишь смех у скептиков, но когда стратегия стала оправдываться, смеющиеся вскочили на уходящий поезд.
"К этому я привык, – говорил Ребе. – В юности там, в России, я был единственным членом семьи, который говорил по-русски, и поэтому именно меня чаще всего вызывали на допросы в соответствующие органы. Они смеялись и издевались надо мной, но я не считал нужным обращать на это внимание. И сейчас не стану ".
Подход к руководству организацией у Ребе был необычным. В Любавичском Движении действия должны были исходить снизу. Редко, очень редко Ребе требовал что-то сделать. Обычно он лишь советовал. Он ждал, что хасиды возьмут на себя инициативу. Не раз ему приходилось отвергать планы создания строгой иерархии в организации: "Каждый должен найти себе наставника, и каждый наставник – своего!"
Ребе не хотел иметь слепых последователей, ему нужны были соратники, готовые стать руководителями, способными бунтовать вместе с ним.
Когда в 1977 году во время праздника Симхас Тойра у Ребе случился сердечный приступ, он месяц находился под наблюдением врачей. Доктора отметили, что для здоровья Ребе ему лучше заниматься его любимым делом – изучением Торы, чем знакомиться с корреспонденцией, письмами тысяч попавших в беду людей, просивших совета и благословения, поскольку его сердце крайне болезненно реагировало на горести людей. На попытки врачей оградить его от этого вида деятельности он протестовал: "Вы пытаетесь лишить меня источника моих жизненных сил!"
Все это я рассказываю, не рассчитывая на значительный успех. Пока вы будете чувствовать себя сторонними наблюдателями, я не смогу объяснить вам, что такое Ребе и что такое хасид, каковы их взаимоотношения. Это глубокая внутренняя связь, чувства, которые трудно выразить словами.
Перед вами моя книга. Да, Ребе уже пять лет физически не с нами, но его духовная связь с нашим поколением жива и крепче, чем когда-либо. Читая эту книгу, быть может, вы почувствуете это.
Знаменитый писатель, посетивший Ребе, выйдя из его кабинета, обратился к хасидам с обвинением: "Вы воры! Вы обокрали весь мир! Сделали Ребе только своим достоянием, словно он – Ребе только для любавичских хасидов, но ведь он – Ребе для всего мира!"
Давайте вернем его миру вместе!