Глава 59

Еврей, который был счастлив тем, что все его состояние сгорело. – Жестокость гоев. – Пожар в первую ночь песаха. – Здоровые и больные ангелы.

Моше-Биньямин никогда не мечтал получить вознаграждение на этом свете за доброе дело – веселить женихов и невест на свадьбах русскими песнями и плясками. Однако он это вознаграждение все же получил. Случилось это вот каким образом:

Помещик деревни Камары – Юзеф явился однажды на еврейскую свадьбу и впервые увидел «кацапа» Моше-Биньямина, одетого по-русски, поющего и танцующего, как «настоящий русский». Это страшно понравилось помещику. Он предложил этому еврею перебраться к нему в имение и сделал его своей правой рукой во всех своих торговых делах. Он назвал его «Мошка Московит».

С тех пор Моше-Биньямину повезло в жизни. Он стал еще набожнее, чем раньше. Чтобы иметь возможность ходить по субботам и праздникам в местечко и чтобы люди могли из местечка ходить в эти дни к нему, он устроил «эйрув-техумин». Там в имении родился у него сын Йоша.

Моше-Биньямин положил много труда на воспитание сына, чтобы вырастить из него ученого талмудиста, но не успел в этом. Тогда он приставил его к своему делу. Йоша был не очень грамотен, но очень набожен. Он изо дня в день ходил в Добромысль молиться совместно с другими молящимися, а также слушать чтение «Эйн-Яакова» и других религиозных книг, доступных его пониманию.

В этом же помещичьем имении родился у йоши сын Бецалел-Хаим, который, как и его отец и дед, был простым человеком, но зато очень набожным. Позже перебрался Бецалел-Хаим в деревню Камары, а затем в Добромысль. Он стал компаньоном Аарон-Шемуеля, в деле пивоварения и в продаже их товара по соседним деревням.

Что удивительного, что у такого бесхитростного человека, как Бецалел-Хаим, который всегда остерегался совершать что-либо недозволенное, было в ту пасхальную ночь, как и у его компаньона, неспокойно на душе, когда они спохватились, что забыли «продать» их хамец? Несмотря на указания раввина, как исправить этот недосмотр, и на успокоительные слова даяна, заверявшего, что грех не так велик, как кажется, Бецалел-Хаим все же не успокоился и ушел домой расстроенный.

Торжественность сейдера была у него в тот вечер уже нарушена. Он дал обет больше не пользоваться тем, что было у него в пивоварне. Он не захотел довольствоваться одним только выполнением указания раввина вылить готовое пиво. Бецалел-Хаим пожелал идти намного дальше этого, чтобы быть полностью уверенным в своей чистоте перед Всевышним.

Только лишь приняв на себя этот обет, он несколько успокоился, закончил сейдер и лег спать. Не успев еще уснуть, он вдруг увидал в окно, как небо порозовело, и сразу догадался, что где-то вспыхнул пожар. Он быстро оделся и вышел из дому. Между тем небо еще больше покраснело. Люди выбежали на улицу, и в воздухе понеслись крики «пожар!». Все бросились бежать, что есть силы, не зная толком, где именно горит.

Через некоторое время выяснилось, что горит за городом, и именно в том месте, где находится пивоварня обоих компаньонов. Горели несколько соседних с пивоварней домов, а также сама пивоварня. Когда появился Бецалел-Хаим, он уже нашел там евреев и неевреев, занятых тушением пожара. Носили воду вёдрами, доставили воду и в бочках. Но огонь был слишком велик для такого примитивного тушения.

Не прошло много времени, и крестьянские хатки, как и пивоварня, сгорели дотла. Все, что удавалось делать, – это не давать огню распространяться и переброситься в самый Добромысль.

Люди, увидевшие Бецалел-Хаима на пожаре, уничтожившего его добро, смотрели на него с большим состраданием. Это означало ведь что он стал бедняком. Но к общему удивлению оказалось, что погорелец в восторге от этого пожара; он чуть не плясал от радости. Убедившись, что из всей пивоварни и следа не осталось, он ликующий побежал в город, разбудил своего компаньона Аарон-Шемуеля, и сообщил ему «добрую» весть, что их пивоварня превратилась в пепел.

– Слава Всевышнему, – сказал он. – Теперь мы можем быть уверены, что мы не воспользуемся хамецом нашей пивоварни. Я и без того поклялся этим хамецом больше не воспользоваться.

Вначале Аарон-Шемуелю трудно было разделить радость своего компаньона. Но, когда он узнал, что пивоварня все равно погибла в огне, он согласился с мнением друга. Он добавил, что это произошло, вероятно, по воле Б-жьей, и что это будет искуплением совершенного ими греха.

Охваченный великой радостью, Бецалел-Хаим уже в ту ночь не ложился больше спать. Он пошел в синагогу с первыми проблесками наступающего пасхального утра. Из-за пожара не спали в ту ночь и многие другие евреи. В синагоге собралось уже много народу. Все только и говорили, что о пожаре. Многие прихожане были того мнения, что пожар явился наказанием за то, что компаньоны не продали свой хамец. Но, когда Бецалел-Хаим появился в синагоге, он уверял, что по существу это не наказание, – он рассматривает пожар, как спасение. У него теперь стало легче на душе, а понесенная им утрата и гибель источника его доходов, – мало его тревожит.

– Дай нам Б-г только здоровья, – сказал он, – средства к существованию уж будут!

В пылу всех этих разглагольствований о пожаре забыли поинтересоваться, как возник пожар, начавшийся в одной из соседних крестьянских хат. Только лишь назавтра узнали в Добромысле, что именно произошло. Это был действительно ужасный случай.

Вблизи пивоварни жили два крестьянина, которые постоянно ссорились и дрались друг с другом. В тот канун песах а напал один из них на другого с куском железа в руке и поломал ему ребра. Пострадавшего увели домой еле живого.

У пострадавшего крестьянина был сын, который решил отомстить за отца. Он встал ночью, когда евреи в городе уже закончили справлять сейдер и легли спать, и поджег соседнюю хату в то время, как все жильцы в ней спали. Чтобы быть уверенным, что никто из семьи соседа не выйдет оттуда живым, он запер наружную дверь.

Огонь быстро охватил хату со спящей в ней семьей, оказавшейся в ловушке. Трое членов семьи все же спаслось; они выскочили в окно. Четверо других – сгорели живьем. Сгорели также лошади и коровы в сарае.

И было же в Добромысле о чем тогда говорить и над чем поразмыслить! Если, с одной стороны, все были в ужасе от жестокости гоим, то, с другой стороны, видели все красоту еврейской души. Особенно в восторге были р. Ицхак-Шаул и Барух. Когда они пришли в то утро в синагогу, желая подробнее узнать о пожаре, они нашли в сборе всех членов кружка по чтению книги Теилим, читавших псалтырь с большой сосредоточенностью.

Главным чтецом на амвоне был в то утро Бецалел-Хаим. Оказалось, что именно он хотел быть на этот раз ведущим по чтению Теилима, и читал он не как человек с разбитым сердцем, понесший огромный убыток, а как человек, который славит Всевышнего за оказанную ему милость. Было видно, что Бецалел-Хаим чувствует себя празднично, что на душе у него радостно.

– Вот тебе пример простого еврея, – заметил р. Ицхак-Шаул, обращаясь к Баруху, – и все же талмудисты смотрят на него сверху вниз, как на неуча, ничего общего не имеющего с их миром.

Барух был с ним согласен. Р. Ицхак-Шаул пожелал вывести из всего этого мораль для Баруха:

– Мой отец рассказал мне от имени Баал-Шема, что простой человек подобен засеянному полю, орошаемому только дождями, а талмид-хахам подобен полю, которое лелеют, обрабатывают и поливают вручную. Такое поле, конечно же, даст лучшие плоды, чем поле, предоставленное только заботе природы, но и такое поле по существу ничем не уступает искусственно орошаемому полю.

Баруха поразило и то, что и от сына кузнеца, Шемуель-Нахума, он мог многому научиться. Он убедился, что Шемуель-Нахум много преуспел в дубровенской ешиве. Он узнал от него также, что у него были встречи с различными людьми, которые многому его научили.

Шемуель-Нахум тоже оказался под влиянием нового учения – хассидизма. Он также все время указывал на то, что талмудисты держатся обособленно от простонародья и смотрят на простых людей сверху вниз, как будто они люди совсем другого мира.

В Дубровне работал Шемуель-Нахум пару часов в день на мельнице, чтобы жить собственным трудом. Мельница принадлежала некоему р. Ерахмиель-Иршу, который был крупным талмудистом и очень набожным человеком. Он славился в городе публичным уроком Гемары, который он давал в одной из синагог. Этот р. Ерахмиель-Ирш смотрел на простых, невежественных людей презрительно и относился к ним с неуважением. Шемуель-Нахум мог видеть это на примере его обращения с одним из его рабочих, Барух-Шим’оном, который выгружал и нагружал телеги, привозившие зерно для помола.

У р. Ерахмиель-Ирша служили на мельнице всего два еврея, помимо Шемуель-Нахума. Вторым рабочим был р. Эфраим-Калман, следивший за работой жерновов. Этот рабочий был полной противоположностью Барух-Шим’ону. Насколько велико было невежество этого последнего, настолько была велика ученость р. Эфраим-Калмана. Стоя у жерновов во время помола, он не переставал повторять устно Талмуд.

Хозяин мельницы р. Ерахмиель-Ирш показал своим отношением к этим двум людям, как велика в его глазах разница между человеком ученым и невеждой. В то время, как р. Эфраим-Калману он выказывал большое почтение и часто беседовал с ним в области Торы, он к Барух-Шим’ону относился с явным презрением. Р. Эфраим-Калман, относившийся вообще к простым людям дружелюбно, часто упрекал хозяина в недостойном отношении ко второму рабочему.

Он напоминал р, Ерахмиель-Иршу сказанное Хазал: «Если ты учил много Торы, не гордись этим». Р. Ерахмиель-Ирш слушал и молчал, как будто он не смел противоречить ученому р. Эфраим-Калману. Но это не изменило его отношение к бедному Барух-Шим’ону, особенно в отсутствии р. Эфраим-Калмана.

Он не только гонял Барух-Шим’она на работе, но вообще обижал и унижал его.

Однажды наблюдал Шемуель-Нахум следующую сцену. Было это в один из дней, когда помола не было. В то утро р. Ерахмиель-Ирш давал урок по Талмуду на тему о помещении эйрува на дереве. Об этом расходятся во мнениях Рабби и раббанан (Эйрувин, 33). По этому поводу пустился ученый мельник в глубокий экскурс, показав при этом свое большое остроумие, и был поэтому в особо приподнятом настроении. Придя на мельницу, он пересказал р. Эфраим-Калману этот глубокомысленный урок, и они начали его обсуждать.

В то время, как оба талмудиста были заняты Торой, а на мельнице работы не было, забрался невежественный Барух-Шим’он в уголок и, – возможно, от огорчения, что он не в состоянии понять слов ведущих ученую беседу, – начал про себя читать Теилим, и из глаз его полились слезы.

Закончив беседу, заметил р. Ерахмиель-Ирш, как Барух-Шим’он читает Теилим, обливаясь слезами. Он читал главы из аллеля с большой сердечностью, но на свой лад малограмотного человека, – пропуская окончания слов или коверкая их. И вот, подходит к Барух-Шим’ону его хозяин и тоном пренебрежения и издёвки говорит:

– Барух-Шим’он! Ты убиваешь ведь бедный аллель, хоронишь и еще оплакиваешь его! – и он рассмеялся собственной хохме.

Барух-Шим’он остался сидеть пристыженный и униженный.

Р. Эфраим-Калман вскипел.

– Наши мудрецы говорят, что от каждого слова, исходящего из уст еврея во славу Всевышнего рождается ангел, безотносительно уста ли это ученого или простого еврея, – сказал р. Эфраим-Калман с резким упреком в голосе. – Ангелы, рожденные таким образом, становятся затем заступниками за породивших их людей.

Р. Ерахмиель-Ирш все еще смеялся, а на замечание р. Эфраим-Калмана он сказал:

– Ангелы, рождающиеся от такого чтения текста, как это делает Барух-Шим’он, наверное же калеки, упаси Б-же! Можно себе представить, что это за ангелы…

– А как, по Вашему мнению, выглядят ангелы, которые рождаются от новинок, которые мы вносим в понимание научных тем Торы? – захотелось р. Эфраим-Калману быть самокритичным.

– Ангелы, которых мы рождаем, – был у мельника готов ответ, – здоровые, сильные, как бы вылитые из железа и выбитые из камня. Они сияют, как солнце, они веселые и достают до самого Престола святого!

– Нет, р. Ерахмиель-Ирш, – сказал р. Эфраим-Калман, – мне кажется, что ангелы, рождающиеся, по Вашим словам, калеками, куда милее Всевышнему, чем ангелы, которые, по Вашему мнению, созданы нами здоровыми и сильными, как бы отлитыми из стали…

На это р. Ерахмиель-Ирш ничего не ответил. С тех пор он остерегался затрагивать Барух-Шим’она при р. Эфраим-Калмане, но начал выказывать этому бедному наивному человеку еще большее свое недовольство им. Он придирался к нему за то, что он соблюдает правило ходить ежедневно дважды в синагогу молиться; что он растрачивает рабочее время и манкирует якобы работой…

Но Барух-Шим’он упорно оспаривал свое право ходить в синагогу молиться сообща с другими молящимися.

– Время молиться – мое собственное, – сказал он решительно, – и Вы не вправе указывать мне в этом. Это то же самое, что субботние и праздничные дни, в которые я свободен от работы.

– Но Всевышнему не нужны твои молитвы, – захотелось уже р. Ерахмиель-Иршу доконать его, – такому невежде, как ты, достаточно и дома молиться.

Тут уже Барух-Шим’он не выдержал. На его глазах выступили слезы, и он сказал:

– Что же мне делать, если Всевшний не дал мне способностей к учебе? Что мне остается делать, если я вынужден отдавать свое время на таскание мешков и едва в состоянии слушать урок Торы в синагоге?

У р. Ерахмиель-Ирша был племянник в Горках по имени р. Шалом-Ехиель, который был товарищем р. Ицхак-Шаула. Он принял племянника к себе, ибо своих детей у него не было. Р. Шалом-Ехиель был уже увлечен учением Баал-Шема. Когда он услышал, как его дядя унижает простодушного, бесхитростного Барух-Шим’она, он ему сказал:

– Дядя, Баал-Шем сказал, что ему милее простосердечные, наивные люди, чем талмудисты, которые кичатся своей ученостью и считают себя совершенством.

И он начал рассказывать ему о Баал-Шеме и его последователях. Его слова произвели впечатление на мельника, и он с тех пор начал лучше обходиться с Барух-Шим’оном.