Глава 57

Происшествие в добромысльской синагоге. – Первенцы, пришедшие в синагогу в канун песаха утром слушать сиюм. – Пилпул и друш.

Барух чувствовал себя, как будто он стоит на грани двух миров. Хотя он и был в состоянии заглянуть в оба эти мира и составить себе мнение о том, что именно они представляют собою и как они контрастируют между собою, он все же был оторван от них обоих. Он не принадлежал еще ни к одному из них. Поэтому он чувствовал себя одиноким и павшим духом.

Еще больше давило на него то, что он вскоре должен был жениться, а он не знал еще, что представляет собою его будущий тесть, не принадлежит ли он к упорствующим митнагдим, не будет ли он мешать ему в дальнейшем идти своим собственным путем. Барух не мог еще решить и кардинальный вопрос, – какой же путь правильный, какой из них больше ему по душе. Но он был против всяких пут, которые мешали бы ему иметь в дальнейшем возможность свободно выбирать свой путь и продолжать свои изыскания, пока он не сможет решить по внутреннему убеждению, какому пути он отдает предпочтение и где его душа найдет искомый покой.

Одаренного нежной и очень чувствительной душой Баруха еще больше расстроили беседы с зятем кузнеца, так что вместо хассидского веселья, которое пытался вызвать у него р. Ицхак-Шаул, нашла на Баруха тоска. В результате Барух в ту ночь – ночь накануне песаха – глаз не сомкнул. Часами он лежал и мучился собственными мыслями. Часто он испускал полные душевной боли стоны, исходившие из наболевшего сердца. Ему так сжало сердце, что он разрыдался.

Оказавшись в таком тяжелом душевном состоянии, Барух поднялся с постели и сел читать Теилим. Он старался читать тихо, шопотом, чтобы не разбудить кого-либо в доме От этого у него стало еще тяжелее на сердце, и он впал в какой-то сон. Ему казалось, что он блуждает по пустынному пути, один, утомленный, страдающий от жажды. Вдруг начали падать на него капли дождя. Он проснулся и увидел возле себя р. Ицхак-Шаула, стоявшего, нагувшись, над ним и поливающего его лицо водой из кувшина.

– Что с тобой? – спросил его участливо р. Ицхак-Шаул. – Я услышал через стену, как ты ерзаешь по постели, а также как ты всхлипываешь. Затем я услышал, как ты тихонечко читаешь Теилим. Я понял, что на твое сердце давит что-то и пошел проведать тебя. Войдя к тебе, я нашел тебя над книгой в обмороке.

Барух сначала расплакался, а затем рассмеялся

– Ты расстроен, – сказал ему р Ицхак-Шаул. – Встань, выйдем наружу. И он взял его за руку и вывел на свежий воздух, где он постепенно успокоился. Между тем начало светать. Они ушли в синагогу молиться первым миньяном.

Когда они пришли в город, Добромысль уже бодрствовал. Хотя это не был базарный день, город был полон крестьянами, прибывшими, чтобы продать евреям все им необходимое накануне песаха, а также, чтобы сделать закупки в еврейских лавках, зная, что они будут несколько дней подряд закрыты.

После молитвы случилось в синагоге нечто такое, что опять произвело на Баруха сильное впечатление. Р. Ицхак-Шаул не преминул использовать и этот случай для подчеркивания, что путь хассидизма лучше и сердечнее других путей в еврействе.

Случилось же следующее: как только кончили молитву, сел старший зять кузнеца р Залман-Меир за стол, чтобы прочитать сиюм, т.е. закончить трактат, в данном случае трактак Иевамот, и произнести традиционный адран (сложный его разбор). Он был первенцем у родителей. Вокруг стола собрались все молящиеся первенцы как грамотные, так и простые люди, которые благодаря сиюму, как это принято, освобождались от поста; в противном случае, обязаны первенцы соблюдать в этот день пост.

Р. Ицхак-Шаул имел собственный сиюм, окончание трактата Хагига. Учитывая большую ученость свояка, он уступил ему честь прочитать свой сиюм первым. Р. Залман-Меир начал читать свой сиюм, выказывая здесь огромную эрудицию. Большинство слушателей не было в состоянии следить за ходом его суждений. Для рядовых людей это было слишком глубоко. Подошел к нему габай р. Аарон-Бейнуш и сказал ему, что было бы лучше объяснять материал более доступно, чтобы все могли понять его. Это обидело гордого ученого р. Залман—Меира. Он посчитал это умалением его честч и гневно воскликнул, что поскольку он имеет здесь дело с одними тупицами, которым не доступна такая «легкая» тема, он вообще не желает продолжать. Свой гнев он тут же оправдал тем, что речь идет об обиде, нанесенной ученому талмудисту, а раз так, он обязан обругать обидчиков. Он закрыл Гемару и встал из-за стола. Все старания успокоить его и просьбы простить им не помогли.

В синагоге поднялся шум. В это время появился зять раввина р. Шеломо. Он также был первенцем и потому приготовил свой собственный сиюм. Услышав шум, он подозвал шамеша и спросил его, что случилось. Узнав в чем дело, он вышел из себя и громким голосом, чтобы все его слышали, сказал шамешу:

– Передай зятю кузнеца, что талмид-хахамом имеет право называть себя только тот, кто это право получил от раввина. В противном случае, это самозванец, «бунтующий» против того, кто выше его. А полагающееся за это наказание – известно…

Это был явный намек на то, что зять кузнеца, о котором он говорил так неуважительно, не имеет права рассматривать себя талмид-хахамом и этим оправдывать свою обиду.

Сказав это, взял р. Шеломо Гемару Шаббат и сел сам читать свой сиюм.

Но шум в синагоге от этого не уменьшился. То, что р. Шеломо так пренебрежительно отнесся к старшему зятю кузнеца, ученость которого была хорошо известна всем, произвело неблагоприятное впечатление на присутствующих, мнения которых разделились. В это время пришел на помощь своему старшему свояку второй зять кузнеца р. Моше-Лейб Чтобы не остаться в долгу у р. Шеломо, он выкрикнул:

– Чесальщик шерсти таким и остается, даже нарядившись в тогу ученого.

Это должно было напомнить р Шеломо, что если он и является зятем раввина, он все же не может претендовать на высокое происхождение; он, мол, всего-навсего не больше, как сын чесальщика шерсти.

Р. Ицхак-Шаул и Барух стояли в стороне. Р. Ицхак-Шаул, видимо, хотел только сделать из всего этого происшествия наглядный вывод, как далеко дело может зайти, когда талмудисты пускаются в мелочные перебранки, и, желая защитить якобы честь Торы, на самом деле унижают ее.

– Известно, – заметил он Баруху и стоявшим тут другим прихожанам, – что в горшке, где воды мало, шумит больше, когда он на огне. – И он сам рассмеялся этой остроте.

Слушатели поняли его намек и тоже рассмеялись.

Это еще больше рассердило зятя раввина р. Шеломо. Он начал звать шамеша, с криком требуя от него вышвырнуть зятьев кузнеца из синагоги. Их «нахальство», кричал он, уже непереносимо.

Шамеш не двигался с места. Народ был поражен.

Между тем сделал р. Ицхак-Шаул новое острое замечание в адрес зятя раввина.

– Обругать – этого ему мало. Ему нужно растоптать другого ногами, – сказал он обычным своим добродушным тоном, – ну и пусть себе кипятится.

Когда в синагоге несколько утихло, взял р. Ицхак-Шаул, который также был первенцем, трактат Хагига в руки и сел за стол прочитать свой сиюм. Сразу же стало ясно, что у него есть чем поразить людей. Вместо того, чтобы пускаться в глубокий пилпул, как это делал его старший свояк р. Залман-Меир, мало для кого понятный и приведший к скандалу, начал р. Ицхак-Шаул читать конец трактата, объясняя смысл Гемары притчей. Р. Ицхак-Шаул объяснил этот огрывок из Гемары приравнением талмид-хахама к земле, ибо истинный мудрец скромен, как земля; как и земля он позволяет ступать по нему и переносит все с большой покорностью и терпимостью. Такой, истинный талмид-хахам не может быть осквернен, в этом спора нет. Это и есть мнение танная р. Элиезера в Гемаре, ибо он говорит о мудрецах, обладающих великой душой.

В противоположность этому имеются такие талмидей-хахамим, которые могут быть приравнены к сосудам с позолотой. У них тоже имеется немного гордости, они сознают свое достоинство, и в этом нет ничего предосудительного, это позволительно каждому человеку. Но есть же такие, которые о себе уж очень высокого мнения, они выказывают свое высокомерие и «дуют» от себя. Вот такие ученые могут оскверняться…

Когда р. Ицхак-Шаул сел за свой сиюм в тот канун песах а утром, стали в стороне оба его свояка и прислушались. Они ожидали услышать мудренный пилпул. Но когда они услышали эти притчи, они скорчили кислые мины. Р. Моше-Лайб остался слушать дальше. Старший же зять кузнеца надулся. Он принял это за пренебрежение честью галмид-хахамов со стороны своего свояка. Он собрался уже было уйти обиженным, но вернулся и остался слушать дальше. Видимо, ему хотелось знать, как далеко пойдет его младший свояк в истолковании притчами темы Гемары.

Р. Ицхак-Шаул пересказал слова Риш-Лакиша по поводу стиха из Шир-Аширима: «Как половинки гранатного яблока – ланиты твои», а именно: что «даже самые пустые люди твои, (Израиль), полны мицвот, как гранат (зернами)». Затем лектор остановился на сказанное р. Абау от имени р. Элиезера, что над талмидей-хахамим не властен огонь геенны. И к этому добавляет Риш-Лакиш, что даже простых людей среди евреев, полных мицвот, как гранат, не сжигает огонь геенны.

На вопрос: Что же нового открыл здесь Риш-Лакиш? ответил р. Ицхак-Шаул длинной и интересной дискуссией о сказаниях р. Абуа и Риш-Лакиша, что вновь привело его к мысли, развернутой им раньше, а именно: что простой еврей из народа стоит на высокой ступени развития и может всегда стать еще выше; делом же талмид-хахама является не отгораживаться от такого простого человека, а помогать ему непрерывно совершенствоваться.

Р. Абуа и Риш-Лакиш, объяснил р. Ицхак-Шаул, были людьми одного и того же поколения. Риш-Лакиш был старше, — он был товарищем р. Иоханана, в то время, как р. Абуа был его учеником. Р. Абуа, продолжал р. Ицхак-Шаул, был очень скромным человеком, несмотря на его большое богатство и близость к правительственным кругам. Он был очень эрудирован в ал ах е, и в то же время очень любил заниматься и аггадой. Когда бы он ни выступал публично, он оперировал больше аггадой, чем алахой, ибо он знал, что аггадой он повлияет на широкий круг слушателей больше, чем алахой. Однако его лекции по аггаде нравились также законникам, – многие из них, как рассказано в Талмуде, приходили слушать его публичные лекции. Его выступления всегда были проникнуты моралью, побуждали слушателей к покаянию.

В трактате Сота рассказано что р. Абуа и р. Хия-бар-Аба оказались как-то в одном городе. Р. Хия выступал по алахе, а р. Абуа – по аггаде. Получилось так, что слушать о. Абуа пошли даже ученые люди, р. Хия же остался при весьма малом числе слушателей, что было ему очень неприятно. Но и р. Абуа было от этого не по себе. Он сочувствовал р. Хии в его разочаровании и пытался утешить его притчей. Были два торговца, один из них продавал драгоценные камни, а другой – такую мелочь, как иголки и т. п. Драгоценные камни могли покупать только богатые люди, а таких ведь немного. У второго же торговца было покупателей вдоволь.

Несмотря на это, чувствовал р. Абуа что его задачей является поставлять «товар», нужный широким массам народа, а не только то, в чем нуждаются талмидей-хахамим и что они в состоянии постигать. Конечно же, это нисколько не умалило его уважение к талмидей-хахамим, которым он всегда оказывал должный почет и о которых он всегда отзывался с уважением.

Это и имел в виду р. Абуа, когда он говорил от имени р. Элиезера, – заключил р. Ицхак-Шаул, – что огонь геенны не властен над талмидей-хахамим, ибо все их существо – это огонь; Тора ведь и есть огонь, как написано: «Из правой руки Его огонь закона им». Р. Ицхак-Шаул пояснил дальше, что талмид-хахамом является тот, у которого Тора проникла во все его члены, как рассказано в трактате Эйрувин о Брурье, дочери р. Хананья-бен-Традьяна и жены р. Меира, очень ученой женщине. Она как-то видела одного из учеников ее мужа повторяющим урок шепотом, и она ему сказала: разве не написано о Торе, что она должна проникнуть во все двести сорок восемь членов изучающего ее, и тогда только она у него сохранится; в противном случае, – это окажется только детской игрушкой (не принесет учащемуся успеха). Вот о таких именно талмидей-хахамим, у которых Тора пронизала все его члены, сказано, что огонь геенны не для них предназначен.

Что касается Риш-Лакиша, то он принадлежал к совсем другому типу людей, чем его друг р. Абуа. Его имя было, как известно, р. Шим’он-бен-Лакиш. У него было бурное прошлое. Он был в молодости связан с шайкой грабителей, нападавших на проезжих в районе Ярдена. Однажды купался р. Иоханан в Ярдене и увидавший его Риш-Лакиш прыгнул к нему, намереваясь его ограбить. Р. Иоханан пришел в восторг от гигантского прыжка молодого и сильного Риш-Лакиша, показавшего необычайную свою физическую силу и ловкость.

– Обладая такой силой, ты мог бы лучше отдаться изучению Торы, – сказал р. Иоханан грабителю. Он с ним поговорил и произвел на Риш-Лакиша такое большое впечатление, что с тех пор Риш-Лакиш совершенно изменил свое поведение. Он оставил грабительскую шайку и стал учеником р. Иоханана. В дальнейшем он стал крупным ученым. На все доводы р. Иоханана он мог привести двадцать четыре доказательства, их отрицающие; не легко было р. Иоханану защищать свои доктрины против нападок Риш-Лакиша.

Этим Риш-Лакиш не только сумел доказать остроту своего ума, но также способствовал тому, что каждый обсуждаемый вопрос тщательно отшлифовывался. Ввиду того, что Риш-Лакиш вышел из самых низких слоев народа, он всегда был за народ. Он лучше других ученых знал душу простолюдина. Он знал, что даже люди самого низкого общественного положения обладают многими положительными качествами, что «они полны мицвот, как гранат зернами».

Когда р. Абуа говорил о достоинствах талмидей-хахамим, нашел Риш-Лакиш нужным замолвить также пару добрых слов в пользу простолюдина, даже павшего низко. Р. Абуа заявил, что огонь геенны не коснется талмидей-хахамим, а Риш-Лакиш, верный своей точке зрения, добавил, что и на простых людей не распространяется власть огня геенны, ибо и у них много положительных черт.

Заканчивая свой сиюм, р. Ицхак-Шаул подчеркнул, что если имеются очень простые евреи, не знающие святых путей Торы, или слишком слабохарактерные люди, у которых не хватает духу подняться на более высокую ступень нравственности, то долг ученых евреев обучать их Торе, ободрить и поддерживать слабых духом людей.

Чем больше р. Ицхак-Шаул говорил, тем более глубоким было впечатление, произведенное им на окружающих. У стола, за которым он сидел, собралось много народа. Стояли прижавшись друг к другу, голова к голове, ибо никто не хотел пропускать ни одного слова, выходящего из его уст.

Р. Залман-Меир больше не выдержал. Он подошел к р. Моше-Лейбу и сказал:

– Пошли домой. Как долго мы будем слушать эту проповедь, достойную разве одних женщин!