Глава 18

Авремл-рыбак, от которого Барух многому научился. – Почему отец Баруха начал называть этого Авремла «р. Авраам».

Барух вернулся на свою родину в Витебск с большим запасом знания Торы и как молодой человек высоких моральных устоев. Но он жаждал еще больших знаний Торы. Он решил также продолжать и в дальнейшем работать над собой, отшлифовывать и очищать себя, пока он не достигнет самой высокой степени совершенства.

Барух знал, что Тору должен он изучать у великих гаонов и высоко-одаренных учителей. У своего зятя, с одной стороны, и у р. Палтиеля, с другой, – руководителей витебской ешивы, он очень многому мог научиться. Зато Барух знал, что, когда речь идет о морали и добрых деяниях, то этому можно учиться не обязательно у людей с большими знаниями и очень способных, но даже у самых простых, рядовых евреев, у людей из народа.

В своих странствиях по белу свету Барух имел уже возможность разобраться в душе простого еврея. И он многому от таких евреев научился. Они воодушевляли его; они ему доказали, что можно быть простым ремесленником и в то же время обладать моралью высшего порядка.

Но Баруху не нужно было блуждать по городам и местечкам в поиске таких чистых, возвышенных еврейских душ. Он никогда не мог забыть то огромное впечатление, которое произвел на него простой еврей в самом Витебске. Он помнил его еще с детства, когда жили еще родители Баруха, а жили они, как известно, на окраине города недалеко от Двины.

По соседству с ними, точнее – через три дома, жил рыбак Авремл, которого в этом квартале, как, впрочем, и во всем городе, звали также «Авремл губастый». Рыбаком называли его потому, что он занимался ловлей рыбы на Двине; этим он жил. Губастым называли его потому, что нижняя его губа была толстой и отстояла от верхней губы; благодаря ее красноте она казалась особенно большой.

Авремл был совсем простым человечком. Он знал только молитвы, и после многих мытарств едва научился понимать значение слов ежедневных молитв. Но зато он был очень набожен.

Каждое утро и каждый вечер он ходил в синагогу и очень сосредоточенно молился. Затем он оставался слушать «Эйн-Яаков», Мидраш и т. д. или же забирался в уголок и очень внимательно прочитывал несколько глав из Теилима.

Сыновья же его были уже талмудистами. Авремл не жалел денег и посылал их учиться к лучшим учителям, а затем – в ешиву. Сыновья эти умерли при его жизни и оставили ему внуков. Авремл воспитал внуков и их тоже посылал к хорошим учителям и много сил положил, чтобы они выросли знатоками Торы.

Помимо обязанностей в делах Б-жественных Авремл строго соблюдал и свои обязанности по отношению к ближнему. Он много денег раздавал на благотворительные цели, значительно больше, чем это позволяли его ограниченные средства. Это подобало бы истинному богачу.

В память Баруха хорошо врезалась картина: в летние дни, в субботний послеобеденный час, Авремл-рыбак стоит у окна их дома и слушает, как его мать читает вслух книгу «Цеена-Уреена» (перевод Хумаша на идиш с выдержками из Талмуда, Мидраша и т. д.). Женщины их квартала собирались тогда в дом его родителей и очень внимательно прислушивались к этому чтению. Авремл был единственным мужчиной, который также прислушивался, стоя по другую сторону окна, и очень наслаждался услышанным. Его знания были в этой части не большими, чем знания женщин, сидевших внутри дома. Хумаш на идиш – это как раз то, что соответствовало уровню его знаний, и он здесь многое узнавал.

Если и были мужчины, которые смотрели на Авремла сверху вниз, а возможно и с улыбкой, за то, что ему приходится прислушиваться к «женскому» Хумашу, то Барух, еще ребенком, чувствовал жалость к этому еврею, который не стеснялся учиться даже у еврейки. Больше того, Барух чувствовал большое уважение к этому простому рыбаку, такому жадному услышать еврейское слово.

Авремл сам ловил рыбу на Двине и сам же продавал ее на базаре потребителям. Непроданную рыбу он доставлял обратно с базара домой и там продавал ее ближайшим соседям. Зная, что его соседи – люди бедные, он свой товар отпускал им за полцены. Совсем бедным людям он раздавал рыбу даром.

Однажды поручил Авремл своим домашним продать оставшуюся после базара рыбу. Они должны были поступать, как и он, – продавать товар по дешевке, а совсем бедным раздавать рыбу даром. Случилось же так, что по ошибке были получены от одного покупателя несколько лишних грошей. На этот раз одним из покупателей был какой-то крестьянин, впервые очутившийся в этом квартале, и его никто не знал.

Когда Авремл появился и узнал, что у кого-то было перебрано несколько грошей, он очень огорчился. Кто же был пострадавший? Он должен был получить обратно то, что он по ошибке переплатил.

Но никто не знал этого покупателя, понесшего убыток. Домашние рыбака не помнили, был ли это один из соседей-евреев, или же это был тот гой, который так неожиданно явился и затем исчез с купленной рыбой.

И вот Авремл пошел по домам своего квартала, спрашивая соседей, сколько они заплатили за купленную рыбу, чтобы найти «обманутого». Но узнать это так и не удалось. По-видимому, пострадал именно незнакомый гой.

Где же разыскать этого гоя, чтобы вернуть ему эти несколько грошей, которые он якобы переплатил? Ведь никто его не знал, не знали, откуда он и куда он девался.

Авремл не мог успокоиться. Он только и делал, что расспрашивал об этом таинственном гое. Но узнать о нем ничего не удалось. Никто его не знал. Тогда пришел Авремл к отцу Баруха, к р. Шнеур-Залману, единственному талмудисту этого квартала.

– Посоветуйте мне, что мне делать, – сказал Авремл с видимой горечью. – Ведь эти деньги – чистый грабеж. Как же я могу воспользоваться ими?

В глазах Авремла стояли слезы. Он растерялся.

– Отдайте эти деньги на благотворительность, – посоветовал ему р. Шнеур-Залман.

– К лицу ли мне это? Ведь тогда я в этой мицве буду иметь соучастником этого гоя. С другой же стороны, – спорил Авремл сам с собой, – если я этого не сделаю, а брошу деньги в реку, я этим совершу проступок, бессмысленно уничтожая ценности. Этого Тора также не дозволяет!

Барух был тогда слишком мал, чтобы он смог запомнить, чем все это кончилось. Но он хорошо помнит, что отец постоянно говорил об этом и выказывал большое уважение к этому простому и столь наивному рыбаку.

У Баруха в памяти осталось сказанное при этом отцом. Он указал на одно место в гемаре (трактак Хулин, 92а), где сказано, что простые люди, называемые «амей-аарец» (люди земли, невежды), могут быть приравнены к листьям виноградной лозы. Как эти листья защищают виноград, так и простые люди охраняют ученых людей, талмудистов. Счастлив тот ученый человек, который обладает наивной простотой и добросердечием простых еврейских людей.

Барух запомнил также беседу, которая происходила между его отцом и Авремлем в одну из суббот в послеобеденный час. Р. Шнеур-Залман начал с тех пор называть рыбака почетным «р. Авремл» и выказывал ему всегда большое уважение.

Поэтому Барух еще в детские годы знал, что ему есть чему учиться у простых евреев и что если ему нужно всегда стремиться к все более глубокому знанию Торы, то в части морали и добросердечности ему нужно учиться у совсем простых людей.

Именно поэтому оставил тогда Барух свой родной Витебск и пустился по свету с твердым решением: как бы высоки ни были его достижения в области знания Торы, ему следует всегда дружить с простыми людьми и даже следовать их примеру, – свой хлеб зарабатывать собственным трудом.

Теперь Барух вновь был в Витебске. Он далеко еще не был доволен собой, – с тем уровнем знания Торы, которого он достиг во время своих странствований, а также с приобретенными им моральными устоями. Он хотел продолжать свое восхождение по лестнице человеческих достижений. Но теперь он уже мог это делать собственными своими силами, духовными и физическими. Его жизненный путь был уже намечен. Никто не мог действовать на него, чтобы сбить его с этого пути.

Таким образом, жил Барух в двух, казалось бы, совершенно разных мирах, – в мире Торы и в мире труда, которым он существовал. Для него же это был только один мир. Один и тот же дух связал их воедино.

Когда Барух сидел и учил, его миром была Тора. Таннаим и амораим были для него существами живыми, будто они стояли перед его глазами в плоти и крови. Он с ними дискутировал, проявлял свою силу в казуистике и беседовал с ними, как если бы они были тут же рядом.

Когда же он выходил на улицу или находился на тяжелой работе, зарабатывая себе на хлеб, он отдавался порученному ему делу не так, как отдаются труду принужденному, лишь бы как-нибудь отделаться, а делал все охотно, желая каждую копейку заработать честно и пристойно.

Тем самым создалась замечательная гармония между его духовной и материальной жизнью, между его душевным и телесным мирами, между телом и душой, небесным и земным. Все это было для Баруха одно целое; все было пронизано святостью и чистотой.

Понимал ли его кто-нибудь? Мог ли вообще кто либо добрться до глубины его души? Барух не искал чьего-либо признания и не хотел, чтобы на него обратили внимание. Один только человек имел доступ к его тайникам и мог заглянуть глубоко в его душу. Это был р. Авраам-огородник из Лиозны. Но Барух оставил Лиозну и удалился от р. Авраама, от которого он столь многому научился как в области Торы, так и в части морали.

Сойдутся ли еще когда-нибудь их пути? Трудно сказать, думал ли об этом Барух в первые дни своего возвращения в Витебск. Вначале он имел в виду добраться до Бешенковича, чтобы изучать Тору именно у учителя р. Авраама. Но он уже решил остаться в Витебске, так что пути его и р. Авраама, казалось, окончательно разошлись.

Но судьба решила несколько по-иному. Если сам Барух не думал уже тогда о р. Аврааме, то этот последний его не забыл.