Глубинка еврейской души
Как-то летним днем цадик рав Лейви-Ицхак начал очень рано молитву, что весьма удивило его учеников[1].
Помолившись, он взял с собой нескольких из них, велел позвать возницу и договорился с ним о поездке верст тридцать-сорок от Бердичева. Ни возница, ни ученики не знали намерения Бердичевского рава.
* * *
У одного помещика было под Бердичевом большое имение. Евреи хорошо знали его, так как покупали у него зерно и другие продукты, которые он привозил с собой для продажи, некоторые же брали из имения в аренду речки и мельницы.
Некий немец купил у помещика участок земли с протекающей там маленькой речкой. По одну сторону ее был молодой лесок из стройных сосновых деревьев и красивый холм, заросший травой; с другой же ее стороны простирались плодородные поля.
Немец выстроил дом на самом живописном месте своего участка и жил там с семьей. Он нанял работников для обработки земли, поставил механизированную мельницу (в то время это было новинкой), взял людей, чтобы следить за хозяйством.
Многие евреи, имеющие отношение к усадьбе, хорошо зарабатывали.
Через некоторое время, когда хозяйство стало процветать, чтобы помочь вести его, пригласили нового управляющего, человека совершенно одинокого, о котором никто ничего не знал.
Был он евреем из религиозной семьи, жившей в Германии, но так как все время находился в другой среде, отдалился от родных корней, а когда пошел служить в армию, вообще забыл о своем происхождении.
Он выделялся крепким сложением, весьма привлекательной наружностью, обладал живым умом и неукротимой энергией. Все это способствовало успешной службе. Будучи очень преданным, дисциплинированным достиг того, что вошел в число охраны кайзера и продвигался от одного чина к другому.
В личной жизни преуспевающий офицер не отличался скромностью; он пил, погряз в пороках, женился на христианке, которая родила ему детей, но и после этого не прекратил распушенное, с низкими усладами поведение.
Однажды приятель познакомил его с семьей немца, купившем под Бердичевом землю, и он, поддавшись какому-то сумасбродному соблазну, подал в отставку, поступил к нему на работу, оставив службу, семью, имущество.
С появлением нового управляющего и порядки в усадьбе стали новые.
Евреи, прежде имеющие тут заработки, стали терпеть большие унижения. Их гнали с арендованных участков, прекратили с ними торговлю.
* * *
Ради этого человека цадик раввин рабби Лейви-Ицхак совершил свою поездку в имение. Он указал вознице, как ехать, и через два часа остановились у опушки леса.
Бердичевский рав наказал дать корм лошадям, а сам удалился в чащу. Вскоре до ожидавших его учеников донесся голос цадика, читавшего теилим[2]; вспомнили, что рабби сегодня еще ничего не ел, что он постится, но не решились подойти к нему.
Спустя пару часов рав Лейви-Ицхак вернулся. Думали, что надо приступить к послеобеденной молитве, но было велено запрягать. Повозка покатилась дальше.
Прошел примерно еще час и уже видна была вершина высокого господского жилья с увитым зеленью балконом, откуда открывался вид всей местности.
Рабби показал, где надо остановиться.
Въехав во двор, путники сразу же услышали собачий лай. Цадик заметил: «Когда евреи выходили из Египта, собаки молчали. Они лают только тогда, когда евреи спускаются в Египет – страну гордецов с неоправданными претензиями. Даже праведный Иосиф предъявлял претензии своим братьям, когда те прибыли в Египет».
Не успели приехавшие сойти на землю, как на крыльце показался высокий видный мужчина. Он был богато одет. Шапки на нем не было. Бросались в глаза длинные вьющиеся волосы. Безбородое лицо украшали густые смоляные усы, но оно было полно злобы, а красные глаза выдавали в нем заядлого пьяницу. Справа на широком ремне висел пистолет, слева – кинжал.
Он начал кричать на приехавших, слова же трудно было разобрать. В это время из дома выскочил на дорогу черный пес и стал бегать вокруг повозки, с хриплым лаем бросался на лошадей.
Возница, сняв шапку и оставшись в бархатной ермолке, хотел объяснить, кто они такие, но грубиян его не слушал и продолжал что-то яростно выкрикивать.
Между тем, окна в доме раскрылись, оттуда видны были пьяные лица. Кто-то воскликнул: «Смотрите – цыганская кибитка!»
Рабби Лейви-Ицхак встал со своего места, чтоб спуститься на землю. За ним поднялись и ученики. Увидев это, хозяин дома до того рассвирепел, что выхватил пистолет, направил его в их сторону и спустил курок.
Но оружие дало осечку!
Крутившийся тут пес совсем зашелся в лае на незваных гостей.
А самодур продолжал стрелять! Пуля и на сей раз не вылетела! Разозлившись, он бросился проверять пистолет, и, когда убедился, что все в порядке, опять прицелился и опять напрасно!
И вдруг, как бы нехотя, немного нагнул его ниже повозки, два раза выстрелил. Случилось невероятное! Он попал в собаку! Черный пес был убит.
Его убийца, увидев, что произошло, так растерялся, что остался стоять, застывший от потрясения, не говоря ни слова.
Один из учеников подошел к нему и сказал:
«Бердичевский рабби Лейви-Ицхак просит разрешения помолиться в вашем доме».
Услышав имя цадика, внушавшее почтение даже иноверцам, тот сразу притих и пригласил гостей в дом. Возница начал распрягать лошадей. Ему наказали, чтобы он не брал даром корм для них.
Зайдя в дом, рабби и его ученики стали готовиться к молитве. Хозяин же в волнении ходил по комнатам и никак не мог успокоиться. Собутыльники стали подзуживать его:
«Отомсти жидам! Из-за них ты потерял свою лучшую собаку!»
Но тот никак не реагировал на их слова, а когда пришел в себя, то объяснил им:
«Когда я увидел лицо этого цадика, мое сердце затрепетало так, как будто я предстал перед самим кайзером; потому-то и дрогнула у меня рука».
Он поведал своим друзьям о том, как млели от страха подчиненные, приглашенные кайзером на доклад, за которыми наблюдал во время караульной службы.
«Расскажи об этом поподробнее», – попросили его.
«Подумайте, как волнуется сотник, перед тем, как войти к своему командиру, под началом которого тысяча человек, и что чувствует он перед командиром дивизии, в которой двадцать тысяч солдат. А командир дивизии, приглашенный командующим армией из двухсот тысяч воинов? Сердце его сжимается. Он еле переводит дух!»
И продолжал далее: «А какой боязнью охвачен даже военный министр, стоящий у кабинета кайзера!»
Рассказ велся так образно, что казалось, будто он лично участвует в этих приемах.
«А теперь, – воскликнул хозяин дома, – вообразите дрожь ужаса простого солдата, которому надо встретиться с высшими чинами и, главное, с самим кайзером!»
Произнося последние слова, он упал в обморок.
Все очень всполошились, так как знали своего друга, как человека вполне здорового и происшедшее просто поразило их. Когда хозяина привели в чувство, он сказал, что, говоря про простого солдата, отчетливо представил себя на его месте и перенести это было выше его сил.
Слух об убийстве собаки быстро разнесся по имению.
Все были страшно напуганы, но утешались лишь тем, что застрелена она была самим управляющим, которого все боялись, так как он жестоко наказывал за малейший проступок, а иногда и ни за что. Однажды, например, велел высечь одного за то, что тот громко засмеялся в его присутствии.
Люди знали, как дорог был ему пес, к которому даже приставил человека, чтобы кормил его по часам, поил молоком, купал и чистил.
Поговаривали, что некий граф хотел купить эту собаку, готов был заплатить за нее хорошо, но управляющий отказал ему безоговорочно, так как считал, что она сопутствует его успеху во всем.
Хозяин был с ней неразлучен, всюду брал ее с собой. И эта любимица оказалась убитой им же самим!
После страшного происшествия управляющий ходил по дому как помешанный, не находя себе места.
Однако, видно было, что не потеря собаки огорчила его. «Отнеси дохлятину в лес и закопай ее», – велел он одному из своих работников. Все, кто это слышал, не верили ушам своим.
Между тем, рабби Лейви-Ицхак и его ученики молились минха[3].
Хозяин наблюдал за молитвой цадика, исполненной глубочайшего чувства. В нем проснулись воспоминания далекого прошлого, душа его буквально разрывалась.
Он подошел к ученикам и стал расспрашивать об обычаях Бердичевского рава.
* * *
В полверсте от усадьбы была деревня, где жили три большие еврейские семьи, насчитывающие тридцать человек.
Прослышали они о том, что знаменитый цадик остановился в имении и огорчились, что он не заехал к ним.
Хотя темнело, да и боялись евреи встречаться с жестоким управляющим, они все же решились повидать рабби, который мог в любую минуту уехать домой, так и не встретившись с ними.
Поэтому все собрались, нарядились в субботние одежды, взяли на руки младенцев и пошли.
Увидели это шествие односельчане. Им было интересно, куда это идут празднично одетые евреи и, услышав имя Бердичевского рава, присоединились к ним.
Отправляясь в путь, каждый взял чем обороняться – кто палку, кто кнут и позаботились, чтобы дети были обуты из страха перед Черной Клипой[4], как они называли собаку управляющего, которая в свое время не одного из них покусала. Все псы на усадьбе были злющие, никого не пропускали в дом, и только с провожатым можно было пройти во двор и выйти из него, но черная была особенно свирепой, крестьян она не трогала, погавкает немного, да и перестанет, евреев же терзала безжалостно. Другие псы не выбегали за ограду, а этот то и дело выскакивал на улицу, когда замечал прохожего еврея, рвал его зубами до тех пор, пока не выходил, наконец, кто-нибудь из дома и оттаскивал Черную Клипу, сжалившись над его жертвой.
По дороге евреи встретили крестьян из усадьбы. Они рассказали им удивительную историю, происшедшую там.
Услышав о смерти Черной Клипы, те поняли, что все это очень загадочно. Ведь именно у их ненавистника остановился рабби Лейви-Ицхак для послеобеденной молитвы.
«Что-то, наверняка, должно произойти», – думали они, ускоряя шаг, а придя в усадьбу, услышали обо всем с новыми подробностями.
Поразило их, что управляющий не только позволил цадику помолиться, но пригласил его остаться у него ночевать.
Стало почти совсем темно, когда евреи подошли к дому, где находился рабби Лейви-Ицхак и тут же через слуг передали, что хотят видеть цадика.
Хозяин же, увидев новых гостей, обрадовался, пригласил их к столу, велел подать водку, пиво, селедку, а также фрукты.
Постепенно наступило время молиться маарив[5].
Место хазана[6] занял сам Бердичевский рав.
Перед тем, как ему надо было сказать «Вэху рахум икапейр»[7] и т. д., он
начал напев без слов. Казалось, что цадик далеко отдалился от буднего мира. В напеве было выражено чувство глубокой грусти, как будто кто-то плачет и просит от всего сердца пощады, что всех очень растрогало.
Затем он изменил тон напева на очень веселый, переходящий в безграничную восторженность.
После напева последовала молитва.
Когда хазан проникновенно произнес «Вэху рахум ихапейр овэйн вэлэй яшхис вэхирбо лейхошив апэй вэлэй ёир кол хамосой»[8] с грустным напевом, то каждое слово отразилось в нем и запало людям в душу.
А продолжение молитвы: «Ашем хогииё, амэлэх ианэйну баёйм, корейну»[9] выражало радость и надежду.
Далее цадик молился с подобающей ему святостью.
Уже после одного напева управляющий чувствовал себя разбитым. Когда же он услышал тонкий, гаснущий от изнеможения голос Бердичевского рава в словах «вэлэй ёир кол хамосой», то окончательно потерял самообладание и упал на пол с диким, душераздирающим плачем.
Но хазан, как ни в чем не бывало, молился, не обращая на плачущего никакого внимания. Понятно, что все были потрясены.
Гоим охватил страх и трепет перед большим цадиком. Ученики же поняли ради кого была затеяна поездка. Им стало ясно, что нужно спасти человека, находящегося в плену низких моральных устоев, но не могли поверить, что в душе нееврея может тлеть такая искра Б-жественности, что рабби должен ее открыть, разжечь и даже пошел ради этого на «месирут нефеш»[10].
«Как видно, это какая-то большая душа»,[11] – решили они.
Молитву маарив закончили довольно поздно, но праведник продолжал поститься.
В полночь он закрылся в отведенной ему комнате и, как обычно, справлял тикун хацот[12].
Евреи из деревни, которых рабби отказался принять в этот день, сидели за накрытым столом и беседовали о том, что произошло накануне: о смерти Черной Клипы и о неожиданной перемене, происшедшей с ненавидевшим их управляющим, которого они называли Аманом.
Слушая их, ученики окончательно убедились, что тут происходит борьба двух противоположных духовных начал.
Один из них подошел к комнате, где находился рав, чтобы послушать, как он справляет тикун хацот.
Страшное зрелище предстало перед ним! У двери вниз лицом лежал хозяин и сотрясался от глубоких и тяжких рыданий.
Узнав об этом, ученики быстро заперли дверь, ведущую в другие комнаты усадьбы. Больше всего боялись, чтобы поп, который дружил с управляющим, не разнес бы какую-нибудь сплетню.
Но как испугались они, когда через пару часов хозяин дома подошел к ним с глазами, опухшими от слез!
Никто не знал, что можно от него ожидать. Почувствовав отчуждение гостей, он заговорил с ними на ломаном еврейско-немецком языке, вставляя то и дело польские слова. Управляющий начал рассказывать свою историю, как, служа в армии, дослужился до высокого поста при кайзере, но совершенно забыл о своем происхождении, стал ненавидеть евреев и самым большим удовольствием для него было притеснять их.
На этот раз, увидев, что воз, где были евреи, подъехал к его усадьбе, захотелось ему убить несколько из них, но ошибочно застрелил свою собаку, которая всегда приносила ему удачу.
«Я понял, что все это неспроста, – продолжал хозяин, – и решил стать евреем, таким же, как каждый из вас».
Он начал плакать и умолять, чтоб его научили, как себя надо вести, чтобы цадик помог ему вернуться в лоно еврейства.
В это время все услышали скрип двери – это вышел рав Лейви-Ицхак. Он спросил, нет ли тут поблизости речки, где можно было бы исполнить религиозный обряд утреннего омовения. От жителей деревни узнали, что у них есть миква[13].
Вознице было велено сейчас же готовиться в путь. Хозяин предложил заложить собственный выезд с четырьмя лошадьми, но рабби поехал на своей повозке.
Он подъехал к микве, а оттуда в сопровождении празднично настроенных жителей направился к дому одного из старейших поселенцев, где евреи постоянно собирались для молитвы. Согласно обычаю, цадик прослушал, как на рассвете молится минъян[14] , затем молился сам в уединении, как бы слившись в одно целое с молитвой своей. После этого, не снимая талит и тфиллин[15], учил что-то из Торы.
Узнав о появлении Бердичевского рава в деревне, собрались все евреи. Пришел сюда и управляющий, который увидел, как радостно все молились в будний день, будто это был большой праздник.
Представшая перед ним картина – собравшиеся люди, праздничная молитва, особое возбуждение, охватившее всех, буквально взяла за живое хозяина усадьбы. Он одолжил у одного из учеников талит и тфиллин и научась пользоваться ими, ушел к себе.
В то же утро рабби принял всех. Ожидали, что будет праздничная трапеза в честь его приезда, но тот только попробовал кое-что из еды, так как очень торопился. До отъезда была у него долгая беседа с управляющим.
Сидели они в отдельной комнате и, хотя, ученики хотели знать, о чем они говорят, из-за закрытой двери не было слышно ни звука.
На обратном пути Бердичевский рав строго-настрого запретил своим попутчикам рассказывать о том, что произошло.
Вскоре управляющий ушел от помещика, продав за большую сумму свое имущество. Никто не знал, куда он отправился; ходил слух, что будто-бы пошел странствовать по свету.
Только цадик и несколько его учеников знали, что человек этот поселился в Бердичеве.
Со временем он стал одним из самых близких людей у рабби и главой семьи, одной из почтеннейших в городе.
К такой степени в тшуве[16] может привести чувство тонкого восприятия (какое было у управляющего). Тот, кто обладает ярким воображением, может достичь большой высоты в служении Всевышнему.
Объяснения слов:
[1] В подлиннике употреблено слово талмиды – в буквальном переводе – ученики. В данном случае имеются в виду взрослые люди, которым рабби помогал усвоить глубины Торы. Они были его преданными приверженцами.[2] Теплим – псалмы Давида.
[3] Минха – послеполуденная молитва.
[4] Черная Клипа. Клипа – дословно это оболочка, скорлупа. В хасидизме клипа – преграда, препятствующая всему духовному, хорошему.
[5] Маарив – вечерняя молитва.
[6] Хазан – человек, ведущий молитву.
[7] «Вэху рахум икапейр» и т. д. – слова молитвы.
[8] «Вэху рахум ихапейр овэйн вэлэй яшхис вэхирбо лейхошив апэй вэлэй ёир кол хамосой» – «И Он, милосердный, простит злодеяние и не погубит (согрешившего), как не раз уже отвергал гнев Свой, и не обрушит (на него) всю ярость Свою».
[9] «Ашем хошиё, амэлэх ианэйну баёйм корейцу» – «Г-сподь, спаси нас! Ответь нам, Владыка, в день, когда мы взываем к Тебе».
[10] Месирут нефеш – самопожертвование. Дословно: передача души. Это слово имеет глубокий смысл, многовековую историю. Словом этим обозначалось, что еврей не жалел своей жизни, шел на скитание и пр., чтобы сохранить еврейство. В настоящее время часто употребляется, когда хотят сказать, что человек перенес большие трудности, не считаясь ни с чем ради благородной цели.
[11] «Как видно, это какая-то большая душа» – здесь употреблено слово гилгул – перерождение души.
[12] Тикун хацот – это молитва, плач о разрушении Храма, которая проводилась (существует также выражение – справлялась) большими праведниками в полночь.
[13] Миква – бассейн для омовения в соответствии с законами религии.
[14] Миньян – группа, состоящая из 10 взрослых евреев.
[15] Талит и тфиллин – ими пользуются во время утренней молитвы.
Талит – четырехугольное одеяние с кистями-цицит по углам.
Тфиллин – кожаные коробочки кубической формы с вложенными в них кусками пергамента, на которых написано четыре отрывка из Торы. Возлагаются: одна – на голову, другая – на руку. Возложение тфиллин – одна из важнейших еврейских заповедей.
[16] Тшува – раскаяние в нерелигиозном поведении, становление на путь истинный.