Мой Ребе

 

ГЕРБЕРТ ВАЙНЕР

Моему любимому другу и учителю Рабби Менахему-Мендлу Шнеерсону!

Этими словами я почти 20 лет назад начал свое письмо к Вам. Ваш ответ, проницательный и благородный, лежит передо мной. Это письмо – одно из связки Ваших писем ко мне, которые я бережно храню. Я не ожидал ответа на свое письмо. Когда я его писал, Вы находились в тяжелом состоянии и сведения о Вашем здоровье становились все тревожнее.

Теперь все по-прежнему ждут. Подобно тысячам других людей, я задаю себе вопрос (ибо остается духовное царство, простирающееся по всему континенту), существует ли подходящее слово, которое я могу предложить? Конечно, это было бы совершенно неавторитетное слово. Ведь я не только не могу назвать себя хасидом, но и являюсь (или являлся) на протяжении всей моей сознательной жизни реформистским раввином.

И в то же время я – обладатель связки писем, полученных мной от Вас. Поэтому я думаю, именно отчасти являясь посторонним, что мои слова могут вызвать интерес у тех, кому новые сообщения о Ребе и Мошиахе кажутся слишком необычными, чтобы относиться к ним серьезно.

Что касается писем, присланных мне Ребе, то не все они были ответами на мои вопросы. Одно из них (по случаю смерти моей матери) было совершенно неожиданным как по времени его появления, так и по форме. Оно состояло из нескольких скрепленных между собой страниц. На первой из них (на ее половине) было очень коротко выражено сочувствие. .Затем следовали три лолноформатные страницы. Вы писали, что намеренно разделили письмо на две части: чтобы у меня не сложилось впечатление, будто Вы злоупотребляете моим горем. На этих страницах излагались наставления по тому, как следует встретить смерть дорогого, близкого человека.

Хасиды избегают слова «смерть», поскольку оно предполагает понятие, которое реально не существует. Вы не намеревались посылать мне философские размышления относительно того, что она означает. Суть Вашего послания состояла в том, чтобы дать ответ на конкретный жизненный вопрос.

Приступив к написанию этого письма, я не собирался ссылаться на то послание, которое получил от Вас после кончины моей матери. Но, как Вы говорите в нем, «бывают моменты, когда человек предсказывает и не знает, что занимается предсказанием». Поэтому мне хотелось бы знать, не станет ли этот незапланированный экскурс в мои слова посланием для тишины ожидания того момента тем, кто, возможно, скоро будет оплакивать того, к кому их души так сильно привязаны.

Я оставляю на время этот вопрос, чтобы обратиться к другому письму, написанному 20 лет назад, но касающемуся самого важного предмета в понимании Ваших последователей, вопроса о руководстве. Вопроса, задаваемого многими: «Если Мошиах все еще задерживается, кто займет Ваше место в качестве Ребе?»

Хасид, как известно, является последователем Ребе. Душа Ребе содержит в себе все трудности, с которыми сталкиваются не только хасиды, но и все евреи, хотя они могут и не знать этого. Ничего в жизни отдельного хасида не происходит без Вашего благословения.

…В своем последнем письме ко мне Вы обсуждаете собственное лидерство, лидерство Ребе. Много лет назад у нас с Вами была беседа на эту тему в Вашем кабинете. Молодой, наивный, почти дерзкий, я задавал Вам вопросы, и Вы вежливо отвечали.

Является ли Ребе таким же человеком, как и все другие, или кем-то еще?

Все мы, конечно, из плоти и крови, и я не в ответе за все те предания, которые запечатлелись в Вашей памяти. Но, безусловно, Ребе может обладать способностью проникать в сущность явлений, видеть и знать вещи, которые лежат за пределами понимания большинства людей.

Что Вы скажете относительно благословения Ребе?

Цадик, Ребе, способен разбудить силы, дремлющие в человеке. Можно привести такого человека в соприкосновение с силами более высокого уровня, находящимися вне его души.

Не основана ли сила Любавичского Движения на вере хасида в своего Ребе?

Не очень в этом убежден.

Я продолжал искать секреты успеха Любавичского Движения. Некоторые факторы, представленные в качестве объяснения этого успеха, показались мне довольно прозаическими. Например, организаторское искусство: доставка детей в школу на автобусах; эстетические публикации; квалифицированное использование средств массовой информации, включая запуск искусственных спутников на всех континентах при праздновании Хануки. Сюда же следует отнести изучение мистических доктрин, лежащих в основе хасидизма Хабад.

Об организаторском искусстве свидетельствовали Ваши взаимоотношения с многочисленными последователями и попутчиками. Я могу это подтвердить. В моей профессиональной и частной жизни реформистского раввина не было ни одного важного события, оставленного без внимания Вами. Пусть это внимание заключалось в нескольких кусках лекаха, присланных мне накануне Больших Праздников. Я раздавал их своим родным, и мы ели медовый пирог, испытывая радость и веру. Такие чувства испытывали тысячи людей, и многие из них хотели стать «человеком Ребе».

Я стал сторонником молитвы в средних школах, хотя реформистская организация противилась этому. Поступил я так потому, что верил в это, или потому, что в это верили Вы? Не попал ли я под влияние «культа», как официально объявили мои коллеги? Не думаю. Я не стал хасидом, но моя собственная либеральная религиозная группа все больше казалась мне погрязшей в заблуждениях, связанных с выполнением заповедей в традиционном еврейском смысле. И, подобно Вашим хасидам, я пришел к мысли, что способности цадика заключаются в том, чтобы облегчить связи людей с Небесами и укреплять иудаизм. Время от времени я обращался к Вам за советом и благословением. В одном из моих писем мною был поднят вопрос о лидерстве Ребе. Приводя свое собственное объяснение души как ответ на вопрос Б-га к Адаму – «Айека» (Где ты?), который Рабби Шнеур-Залман трактует как «Где ты находишься в смысле значения твоей жизни?», я стал писать следующие слова, до сих пор приводящие меня в смущение: «Боюсь той дерзости, с которой я думаю о Вас как о человеке, принимающем свою роль весьма важного лидера для Израиля, но имеющем и частный мир с частными «выгодами». Как о человеке, время от времени также задающем себе вопрос «Где я?» и получающем ответы, вынуждающие его удивляться. Ради таких случаев в Вашей жизни я хочу положить на весы Вашего отчета самую искреннюю признательность и любовь Герберта Вайнера».

Вы ответили лишь неделю спустя. Я не могу привести здесь Ваш ответ полностью, ограничусь лишь отрывками из него.

«Я ценю добрые чувства, выраженные в Вашем письме. Но помню изречение наших мудрецов из Талмуда (конец Бава Мециа, 84а), которое гласит, что комплименты и одобрения, пусть и оправданные, не помогают решить проблемы, тогда как вопрос или сомнение, требующие ответа или объяснения, могут явиться более полезными для высказывания важных намерений и обсуждения непонятных моментов…»

«Конечно, нет нужды указывать Вам на то, что возникающий вопрос «Айека», вероятно, относится к определенному человеку. Если он адресован влиятельному лицу, облеченному ответственностью перед общиной, он требует оценки с учетом того, где это лицо стоит и что оно совершило в общественной сфере деятельности». Затем Ребе выражает уверенность в том, что завоевать молодое поколение, предлагая ему выхолощенный иудаизм, невозможно, так как это поколение не боится испытаний, даже если они способны повлечь за собой радикальные перемены и большие трудности…

«Я говорю, – продолжает Ребе, – об активном еврействе, идишкайт в повседневной жизни и соответствующем поведении с точки зрения действительного соблюдения обычаев и предписаний… не о той разновидности иудаизма, с которой приходится сталкиваться в отдельных случаях или в определенные дни года, а о той, что практикуется ежедневно до тех пор, пока не станет второй натурой…»

«Теперь несколько слов о моем «Айека», на который Вы ссылаетесь в конце своего письма. Естественно, комментарий на это включает все, что было сказано выше и более того. Меня интересует, каковы были практические результаты нашей встречи и дискуссии с Вами и Вашей женой, когда я был не только слушателем, но и собеседником. Мой «Айека» заставляет меня интересоваться тем, в какой степени мои слова были эффективны не в смысле приятных воспоминаний, а в смысле ма’асэ икар (реальных действий)».

«Хочу упомянуть другой важный вопрос, хотя я, возможно, и касался его в ходе нашей беседы. Я имею в виду сущность дварим бтелим (бесполезных слов)… Можно говорить хорошие слова, это могут быть даже слова из Торы, но если они не производят на слушателя впечатления, не оказывают на него влияния, то и они являются дварим бтелим. В этом случае говорящему необходимо выразить порицание, так как у нас есть такое правило: «слова, выходящие из сердца, проникают в сердце и в конце концов выполняют свое действие»».

Далее следует приписка, касающаяся моих просьб, связанных с проблемами моего личного здоровья. Перечитывая теперь эти письма, я спрашиваю себя, где в современном мире есть человек, к которому любой еврей, религиозный и нерелигиозный, совсем посторонние люди могут обратиться за советом и благословением? И я снова спрашиваю самого себя: что будет?

Я не осмеливаюсь давать ответ любавичским хасидам. Но как один – нет, я не называю себя посторонним – из многих, кто был в значительной мере воспитан Любавичским Движением, я нахожу и утешение, и ободрение в тех словах, которые слышал от Ребе при живом общении с ним.