Евреи на молитве
Молитва в иудаизме всегда была «Б-гослужением сердца», сердца трепещущего и мятущегося, переполненного стремлением к Б-жественному, жаждой и восхищением; сердца такого «сумасшедшего», такого»дикого», такого «примитивного», что оно почти боится переступить порог «Храма», где все так упорядоченно, цивилизованно и рационально. С музыкальной точки зрения формы молитвы не обладают совершенной структурой. Еврейская формула мелодии характерна отсутствием строго определенной формы и внезапными перепадами. Того, кто ищет гармонии и благозвучия в мелодии еврейской молитвы, ждет разочарование. Это надежда и предвидение в «Увехен тен пахдеха», спокойная радость и устремленность в «Акоханим ее аАм», отчаяние и сожаление в «Ашамну» или «Анна Ашем», меланхолия и подъем в Кадиш Неила, торжественность и напряженность в Коль Нидрей. Ни одна из этих мелодий не является многотональным пением, скорее это озвученный поток искренних переживаний во всей их душевной полноте. Это музыка Б-гослужения сердца, где форма поглощена содержанием, где сердце и истина — взаимодействуют.
Я вижу ночь Коль Нидрей в Бейт Мидраше Баал Шем Това или Баал Тания. Там не употребляли «музыки», хоров и помпезного пения, там не было устланной коврами сцены, цветов или «Раббаним», обученных ораторскому искусству и этикету; скромнейшие из евреев молились там. Не эстеты Яффы, а потомки древнего рода, необходимые звенья в цепи поколений, в душе которых горел огонь веры: «Любовь сильная как смерть». Форма полностью отсутствовала, там неиствовала буря веры, любви и страсти к Создателю. Молящиеся должны качаться подобно деревьям в лесу, сметаемым ураганом.
Я, наверное, имею право описать сцену из моего собственного детства, сцену, наполовину окутанную дымкой времени, наполовину романтизированную — я все еще вижу, как раскачивается собрание Хабада в первую ночь Рош Ашана — «ночь коронации» (как называли ее старые хасиды), когда человек, который сегодня здесь, а завтра в могиле, предлагает королевскую корону Патриарху Дней, Бесконечному, Бессмертному, называя Его Святым Царем. Я все еще слышу слившиеся в единое целое низкие голоса вдохновленных людей, когда хазан заканчивает Кадиш и собравшиеся начинают Амиду, я слышу возвышенный, величественный, пылающий и живой звук чего-то, что не нуждается в Канторе или хоре и театрализации, чтобы достичь Небесных Врат.
Нуждается ли поток, бьющий из земли со всей своей первозданной силой, в искусственном обрамлении для придания ему величественности и выразительности?
Должна ли лава, извергаемая горящим вулканом, двигаться в определенное время по правилам пустой благопристойности? Очевидно, красота их в естественности, в стихийности. Не является ли человек, пытающийся молиться, бьющим потоком или изрыгающей огонь горой?
Молитва противоположна обряду с точки зрения связи формы и содержания, чувства и его выражения. Эстетические ухищрения не углубляют переживание, а лишают его содержания и души.
Другие особенности обрядности также чужды служению сердца. Если правда, что молитва находит место в сердце, то нет необходимости в вершителе обрядов для посредничества между верующим и Творцом. Иудаизм учит, что каждый человек обладает сердцем, полным любви к Б-гу, сознательной или бессознательной; сердце простого человека может быть ближе к Вратам Небес, чем сердце «священника». Нет необходимости в стоящем на кафедре и совершающем молитву «рабби», украшенном «священническим облачением». Он и простой еврей в одинаковом положении перед Б-гом. Оба они молятся на одном полу в синагоге. Я не намерен вдаваться в алахические подробности, касающиеся запрета стояния на возвышении во время молитвы: одну вещь я знаю — стояние на месте более возвышенном, чем то, где стоят остальные люди, противоречит «молитве сердца», которая является выражением «выхода из глубин». Фальшивая роль «рабби» в молитве — это следствие ложной концепции обрядности, которая пронизывает наше представление о молитве.
Человек не может отделить молитву сердца от жизни. Когда человек стоит перед своим Творцом, он должен дать отчет о своей ежедневной деятельности вне синагоги. Молитва — это зеркало человеческого бытия, а не сила, дающая человеку возможность уйти от себя и своих моральных обязательств. В отличие от церкви, еврейские синагоги никогда не пользовались архитектурными и декоративными средствами, зачаровывающими, могущими привести человека в состояние подъема. Синагоги никогда не создают у человека иллюзии близости к Б-гу, если само сердце не ищет Его, если само сердце в действительности твердо как камень, жестоко и цинично. Синагоги никогда не были во власти полумрака: узкие цветные стекла никогда не скрывали в них света солнца. Там никогда не звучали мощные полифонические мелодии органа и пение хора, скрытого от глаз молящихся и создающего таинственное неземное настроение.
Синагоги никогда не пытались вывести человека из действительности, чтобы направить его к духовному. Наоборот, молитва для них всегда была продолжением жизни, ибо человек в ней должен исповедовать истину. Поэтому католический стиль инсценировки молитвы абсолютно чужд нашему религиозному чувству, и Алаха выступает против так называемой модернизации молитвенных служб, которые сглаживают уникальную оригинальность «молитвы сердца».