5. ИДЕЯ И РЕАЛЬНОСТЬ ЗАВЕТА ЕВРЕЕВ С БОГОМ

НАСТОЯЩЕЕ

Жизнь ИУДАИЗМА В ВЕКАХ

5.

ИДЕЯ И РЕАЛЬНОСТЬ ЗАВЕТА ЕВРЕЕВ С БОГОМ

Потрясающее противоречие

Хороший учитель провоцирует мысли. Я уже упоминал двух моих учителей в берлинской Hochschule — Исмара Эльбогена, великого ученого и великого еврея, и Моше Систера, большого мастера сложных задач и библейского критика-марксиста. Макс Винер был философом. Будучи очень своеобразным мыслителем, он не снискал известности, которой заслуживал, потому что написал немного. Да и то, что он написал, осталось в тени, а лектором он был довольно сухим. Но провоцировать мысли он умел. Однажды он предложил нам обдумать к занятиям на следующей неделе один вопрос. Я не разрешил этого вопроса к назначенному дню: я продолжаю думать о нем до сих пор.

Вопрос Винера был таков. Подобно христианам и мусульманам, евреи претендуют на универсальную религиозную истину. Однако, в отличие от христиан и мусульман, они сохраняют эту истину для себя, правда, принимая в свои ряды новообращенных, но отказавшись от миссионерской деятельности в окружающем мире. За исключением коротких периодов, обычно признающихся ошибочными, они не делали этого никогда.

Нет ли здесь противоречия? Нельзя ли сделать выбор — или одно, или другое? Не могут ли евреи либо попытаться (будет эта попытка успешной или нет, неважно) во имя своих универсальных целей обратить все человечество в одну истинную веру, или, выбрав партикуляризм, согласиться на статус племени, этнической группы, отказавшись от претензий на универсальную правду? Такой вот вопрос был задан второкурсникам.

В некотором отношении ответ дают начальные части Танаха. Но, с другой стороны, можно сказать, что эти книги возбуждают те же самые вопросы — и для человека, «открытого вере», который позволяет «лучам» Книги «поразить его, где им будет угодно», эти вопросы встают еще острее, чем прежде. Представим себе, что такой человек читает первые две главы Танаха и поражен историей Творения. А теперь представим себе его, читающего следующие десять глав и пораженного вновь: до сих пор Бог Танаха представлялся нам как Творец неба и земли, Бог вселенной и всего человеческого рода; и вдруг он сосредотачивает свое внимание на одном-единственном человеке и его семье, и Бог мира становится Богом Авраама, Исаака и Иакова! Макс Винер спрашивал: «Как могут евреи претендовать на универсальную истину и притом держать эту истину при себе?» Кто-то, еврей или христианин, может прочитать начальные главы еврейской Библии (соответственно, христианского Ветхого Завета) и удовлетвориться найденными там ответами. Но другие будут вновь и вновь задавать себе вопрос Винера: «Как у Бога всего человечества могут быть особые отношения с одним из народов?» Противоречие кажется потрясающим. Рассмотрим его в деталях. Танах начинается с таким размахом, что уже одно это делает его книгой для всего человечества. Может быть,

это единственная книга такого рода. Как большинство европейцев моего поколения, я в своем отношении к миру испытал влияние древних греков. В средней школе я читал Гомера в оригинале без словаря и в 1935 г., окончив школу, рассчитывал в дальнейшем, наряду с еврейской теологией, заниматься греческой филологией. До сих пор, когда я стремлюсь рассмотреть еврейское наследие в более широком контексте, первое, что приходит мне на ум, — это греки. Сейчас мне на ум пришла «Теогония» Гесиода. Эта поэма начинается с первоначального хаоса. Боги явились из этого хаоса и потому вторичны по отношению к нему. Таково происхождение греческой цивилизации. Когда эта цивилизация достигает вершины, появляется Бог Аристотеля, который уже не производен от хаоса, но скорее радикально противоположен ему. Он есть первый двигатель Вселенной и первопричина существующего в нем порядка. Но все равно он не вне Вселенной — он лишь ее высочайшая часть. И здесь виден резкий контраст с Богом Танаха, который является как Создатель неба и земли. Он создает не только землю, пребывая в это время на небесах. Он создает небеса, создает рай, так же, как и землю. И все же, хотя он находится всецело над миром, а человеческий род — часть этого мира, Бог создает человека — и только его одного! — по своему образу и подобию! Бог Аристотеля не делает ничего подобного. Да, начало Танаха делает его книгой для всего человечества — может быть, единственной такой книгой.

Иудаизм никогда не прекращал углубляться в эти главы Танаха. Мидраш спрашивает — почему Бог создал только пару людей? Достойный ответ содержится в самом Танахе: «Чтобы никто из людей не мог сказать: «Мои предки лучше твоих»». Никогда никем не выражался более возвышенный взгляд на человека, чем этот: человек создан по образу и подобию Господа; и невозможен взгляд более радикально противостоящий расизму, ибо если Божественный образ присутствует в человеке, то, конечно, он присутствует в каждом человеке, мужчине, женщине и ребенке. В каждом? Соблазн приглушить эту идею или даже вовсе ее отвергнуть, всегда был достаточно силен, но еврейская традиция крепко держалась за нее. Потому была своя мрачная логика — хотя, конечно, ужасающая — в том, что самые радикальные расисты всех времен испытывали такую ненависть к еврейскому народу. «Низшие расы» подлежали порабощению, дискриминации, рассматривались как «люди-животные»; «еврейская раса» была обречена на «уничтожение», и, выиграй Гитлер войну, возможно, ни одного еврея не было бы сегодня в живых. Ни одного еврея не осталось бы, чтобы нести свидетельство о Божественном образе в человеке — образе, который присутствует не в какой-нибудь избранной расе, но в каждом мужчине, женщине, ребенке, живущем в этом мире.

Так широк и величественен размах начальных книг Танаха. Размах этот остается широким и тогда, когда предметом рассмотрения становятся реальные условия человеческого существования. Хотя человек и был создан по образу и подобию Божию, он погряз в грехах, так что у Бога были причины уничтожить весь род человеческий, кроме Ноя и его жены, вторых прародителей возродившегося человечества. Опять одна пара, одна человеческая раса. А потом приходят и добрые вести в эту юдоль скорбей. Человек был грешен до Ноя. Без сомнения, он продолжал грешить и после него. И все же Бог обещал никогда больше не уничтожать человечество, как он сделал это во времена Ноя. Он заключил с Ноем обет, включающий семь заповедей. Однако выживание человечества не зависит от их соблюдения: Божественное обязательство не уничтожать род человеческий дано без каких-либо условий и ограничений (см. гл. 12, раздел 3 и 4). Бесконечно число тех, кто в дни войн или мора основывал свои надежды на этих словах. Еще больше тех, кто мог бы сделать это теперь. Однако им стоит иметь в виду, что Бог обещал только не уничтожать мира; он не обещал помешать человеку сделать это самостоятельно.

Так начинается Танах, еврейская книга — но также книга для всех народов. И все-таки спустя несколько страниц Бог всех народов обращается к одному народу и, кажется, полностью концентрирует на нем свое внимание до самого конца Танаха.

«И сказал Господь Авраму: уйди из земли твоей, от родни твоей и из дома отца твоего, в землю, которую Я укажу тебе. И Я сделаю тебя народом великим и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь благословением. Я благословлю благословляющих тебя, а проклинающих тебя прокляну; и благословятся тобой все племена земные». (Бытие 12:1-3).

Так Творец мира представляет себя как Бог Авраама, и с тех пор Он таковым и является. Лишь в самом конце этого пассажа Он дает понять, что Он все же и Бог человечества. И до сего дня вся еврейская религиозная жизнь основана на том факте, что Господь всего мира есть в то же время Бог Авраама и что, наоборот, Бог Авраама есть Господь всего мира.

«Эволюция» от «партикуляризма» к «универсализму»?

Еврейского читателя Книги, «открытого для веры», это смешение партикуляризма и универсализма может озадачить. Читателю-нееврею — если только он не христианин — оно может показаться оскорбительным, вызывающим: от Творения до Ноя он включался в число предназначенных к спасению, а теперь, значит, нет? Когда мы читаем Гомера, мы видим, что богиня Афина связана с городом Афины — и только; однако, неудовлетворенность такой «партикуляристской узостью» заставила Платона и Аристотеля связать их Бога не с афинянами и даже не с греками, а с человечеством в целом. Короче говоря, в истории греков просматривается переход от «трайбализма» или «партикуляризма» к «универсализму».

Связано это или нет с примером греков, но в Новое Время стало модным описывать библейский «универсалистско-партикуляристский конфликт» в терминах эволюционного процесса, в начале которого стоит «племенной» партикуляризм таких, как Авраам, а в конце — «чистый» универсализм еврейских пророков. Эта теория была особенно популярна в девятнадцатом столетии, «веке прогресса». Этой популярности не в последнюю очередь способствовало доминирование либерального христианства, восстававшего против всякой патриархальной, племенной, партикуляристической «ограниченности». В типичном сознании того времени даже еврейские пророки едва ли могли считаться истинными носителями «чистого универсализма». Он пришел на сцену только с христианством.

Но вся эта теория, ныне в той или иной степени повсеместно пересмотренная — не более чем модернистское предубеждение, основанное на старых источниках. Мы уже видели, что «ранний», «племенной» Бог Авраама «благословляет все племена земные». Необходимо добавить, что «позднего», «универсального» Бога Иеремии — Бога настолько универсального, что он разрушает «партикулярное» государство евреев за грехи народа, — трогает плач Рахили: он утешает ее, обещая, что ее дети вызволят свою землю от врагов (Иеремия 31:16). Если есть в еврейской Библии «напряжение» или «конфликт», или даже «противоречия» между универсализмом и партикуляризмом, то их нельзя описывать в терминах «эволюционного процесса». Они скорее являются перманентным свойством еврейской Библии, и их необходимо понять.

Подобное «напряжение», «конфликт» или даже «противоречия» существуют и в христианской Библии. Либеральные христиане тщетно пытаются свести весь партикуляризм своей Библии к Ветхому Завету. Конечно, апостол Павел разрушил все барьеры между иудеями и язычниками, женщинами и мужчинами, свободными людьми и рабами. Однако он делал это через своего Христа — и только через него; потому универсализм Павла не то чтобы не преодолевает партикуляризм — он его сохраняет и даже в некоторых отношениях усиливает. Христианство скорее, чем иудаизм, дает повод для разговора о «скандальной партикулярности»: Бог земли и неба, как верят христиане, принял плотское обличье одного частного человеческого существа, живущего в конкретном месте в конкретное время, и через него одного спаслись все. Иногда слово «скандал» употребляется в ином смысле, чем это подразумевается богословами. Иудаизм учит, что праведники всех народов будут иметь свою долю в царстве грядущем. Христианство часто с трудом избегает доктрины, согласно которой лишь находящиеся в лоне церкви могут быть спасены. Никогда эта доктрина не выглядела так скандально, как в 1961 г., когда миссионер-баптист прибыл из Канады в Иерусалим с целью обратить в свою веру Адольфа Эйхмана, которого тогда судили и приговорили к смерти. На вопрос репортеров, может ли один из величайших нацистских преступников, приняв в последний момент обращение, попасть на небеса, он ответил утвердительно. Когда же его спросили, могли ли некрещеные жертвы-евреи, в том числе дети, попасть в рай, он ответил отрицательно.

Таким образом, универсалистско-партикуляристское напряжение, или конфликт, или даже противоречие, существует для христиан так же, как для евреев. Христианство так же, как иудаизм, нуждается в осознании этого противоречия. Но тема нашей книги — это, конечно же, иудаизм.

Библейская идея избранного народа

Пытаясь понять это напряжение, или конфликт, или противоречие, внутри иудаизма, мы сталкиваемся с самой «неудобной» частью еврейского учения — идеей избранного народа. То, что эта идея исходит из Библии, не подлежит сомнению. Точно так же не подлежит сомнению, что она включает в себя как «универсальный», так и «партикулярный» элемент. Всецело универсальный бог не мог бы избрать тот или иной народ, поскольку он вообще не может

выбирать: Его забота о человечестве, если таковая имеет место, относится к человеческому роду в целом. Племенной бог также не мог бы сделать подобного выбора: такой бог был бы привязан к своему племени или народу, словно сказав — «прав он или нет, это мой народ». Напротив, Бог Израиля объявляет:

«Только вас признал Я из всех племен земли, потому и взыщу с вас за все беззакония ваши» (Амос 3:2)

Евреи часто вели себя так, как если бы у них был племенной бог, принадлежащий только им раз и навсегда, коль скоро Он вывел их из Египта. Но при этом они забывали, что их Бог также вывел филистимлян из Кафтора и арамейцев из Кира (Амос 9:7). Более того, подобное напоминание исходит не только от «поздних, более универсалистских пророков». Эти напоминания не являются каким-то отклонением от библейского понимания избранности избранного народа. Непосредственно перед ключевой сценой выбора — откровения на Синае — мы находим так называемую орлиную речь:

«Вы видели, что Я сделал Египтянам, и как Я носил вас как бы на орлиных крыльях и принес вас к Себе. Итак, если вы будете слушаться гласа Моего и соблюдать завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов: ибо Моя вся земля; а вы будете у Меня царством священников и народом святым». (Исход 19:4-6)

Мартин Бубер проницательно комментирует эту важнейшую речь. Центральный образ здесь — орел, несущий своих детенышей, пока они не «отважатся летать» сами и не «последуют за отцом». Он включает в себя «три действия в одном» — «выбор, освобождение и образование». Однако, как все образы, он далек от совершенства: в частности, он подразумевает «партикуляристское ограничение»; опасность такого ограничения также содержится в выражении «Мой удел из всех народов». Однако опасность сразу же уничтожается следующим стихом — «ибо Моя вся земля». Бубер пишет:

«Невозможно выразить яснее и недвусмысленнее, что освобождение из Египта не гарантирует народу Израиля никаких монопольных прав на его Бога».

То, что было правдой в тот роковой момент, предшествующий дарованию Торы, остается правдой и по сей день. Освобождение из Египта, дарование Торы, приход в Землю Обетованную, сохранение народа в долгом изгнании, среди, кажется, невыносимых бедствий, закончившихся беспрецедентной катастрофой и беспрецедентным возвращением в Землю Обетованную — пережив все это, еврейский народ остается (как хотел бы верить каждый традиционно-благочестивый еврей) Богоизбранным; и, однако, все это не дает народу Израиля монополии на его Бога.

Не то чтобы желания монополии не было в человеческой природе. Оно слишком человеческое. Оно может превратить Бога Израиля в племенное божество, а сам Израиль — в племя или народность, подобную другим племенам и народностям земли. Универсальный Бог, на которого Израиль не имеет монополии, — это, напротив, Бог всех народов, который выделил Израиль среди остальных наций; он отделяет его от других — а кто хочет быть одиноким, отделенным от всех остальных? Языческий пророк Валаам, по призыву Валака, царя моавитян, желая проклясть Израиль, вместо этого благословил его, сказав: «Вот, народ живет отдельно и между народами не числится» (Числа 23:9). Но — будь это проклятием или благословением — какой народ захочет жить отдельно? Или не числиться между народами? Что удивительного, если, столкнувшись с этим вечно некомфортным учением, избранный народ, евреи часто молят (или ведут себя так, как если бы они молили): «Господи, если тебе надо избрать какой-нибудь народ, выбери кого-нибудь другого!»

Завет: почему с кем бы то ни было? Почему с Израилем?

Орлиная речь говорит о завете, связывающем Бога и человека. Это центральная идея иудаизма. Через иудаизм она стала также центральной идеей христианства. В обеих религиях эта идея меняет самые основы человеческого сознания, оказывая революционное воздействие на мировую историю. То, что языческие боги древности свободно вступали в сношение со смертными, вполне естественно, ведь и сами эти боги были смертны, ограничены в пространстве и времени; точно так же естественен бесконечный и бессмертный Бог, не имеющий ничего общего с человеком. Но как быть с бесконечным, универсальным Богом, который не только выбирает один конечный рядовой народ, но также заключает с этим народом завет, вступает с ним в отношения, предусматривающие взаимность? Как могут существовать такие отношения между партнерами, из которых один бесконечен и Божественен, тогда как другой ограничен и смертен? Этот вопрос насквозь пронизывает еврейское, а также и христианское религиозное сознание. И все же этот вопрос, на который, кажется, нельзя дать ответа, вновь и вновь находит положительный ответ, когда завет человека с Богом подтверждается, обновляется, расширяется. Образ орла сам по себе есть ответ, подразумевающий не только «избрание» и «освобождение», но и «образование»: тот, кого несут, — больше, чем никто, и Бог, несущий его, хочет, чтобы он был кем-то, и учит его быть кем-то; более того, выросший и обученный, он «отваживается лететь» сам.

Такова идея завета Бога с человеком. В реальности речь идет не о человеке вообще, — это абстракция, — но о конкретном народе из плоти и крови. Но почему из всех народов завет заключен именно с этим народом, с Авраамом и его семенем, с Израилем? В некотором отношении на этот вопрос невозможно ответить. Как могут некая личность или народ быть достойны избрания Божьего, когда все люди, вместе и порознь, не достойны Его взгляда просто потому, что они люди? Так не достойны, что и разница между одним человеком и другим для Бога стирается? Танах упрекает еврейский народ за то, что тот не достоин избрания: это одна из черт, которые делают еврейскую книгу еврейской. Они избранны не в силу своей многочисленности или мощи, но потому, что Бог полюбил Авраама и пожелал заключить завет с ним (Второзаконие 7:7). Но если завет вообще заключается и если все одинаково недостойны, зачем тогда выбирать для начала именно Авраама? «Пойди из земли твоей…» (Бытие 12:1) — таковы первые слова Бога, обращенные к Аврааму. Такому революционному проникновению Божества в мир человека не предшествовал какой-то специальный выбор именно Авраама; не названа какая-то черта его или его предков, которая обосновала бы такой выбор. Выбор его и его племени был совершенно немотивированным; с человеческой точки зрения, это был произвол; с религиозной точки зрения — Божественная милость.

Хотя ответить на вопрос «почему Израиль?» невозможно, ответ, тем не менее, необходим. Идея, согласно которой человек вправе быть партнером в завете с Богом, может оказаться совершенно порочной. Чтобы доказать ее право на существование, часто приходится защищать, хотя и с оговорками, достоинство человека. Если человек совершенно недостоин, как может он желать или хотя бы надеяться быть партнером в таком завете? Как может «образование», данное отцом-орлом, принести некий плод, не говоря уж о том, чтобы дети сами «научились летать»? Еврей, не находящий у себя достоинств, способных оправдать избрание, и все же убежденный в необходимости таких заслуг, обращается взглядом к своим предкам. Это ради Авраама и Моисея, говорит мидраш, Божья милость обильно вошла в мир. Идея о том, что человеческие заслуги имели, в конечном счете, важное значение для избрания Израиля, с большой силой выражена в мидраше, который знает любой ребенок в еврейской религиозной школе, мужской и женской. Однажды Терах, отец Авраама, оставил своего сына, маленького мальчика, сторожить свою лавку. Там продавались идолы. По возвращении он увидел, что все идолы, кроме самого большого, разбиты. Когда Авраама спросили о причинах этого разора, он рассказал, что большой идол разозлился и разбил всех остальных идолов. А когда отец усомнился, что кусок глины может совершить такое, сын ответил: «Тогда как ты можешь им поклоняться?». В случае идолопоклонства, вещи для иудеев необыкновенно серьезной, обязательная почтительность к родителям отступает на второй план.

Так, хотя в Торе избрание Авраама Богом предшествует какому бы то ни было поступку Авраама, который сделал бы его достойным такой чести, мидраш приписывает юному Аврааму заслугу, выше которой нет: он первый в мировой истории сокрушил идолов. Однако это не отрывает постбиблейский иудаизм от библейского. Тот самый мидраш, согласно которому Божья милость обильно вошла в мир благодаря Аврааму и Моисею, добавляет, что они тоже нуждались в милости, ибо нет человека без греха. А в Йом Кипур весь дом Израиля стоит в смиренной наготе перед Богом, признаваясь: «У нас нет заслуги».

Завет: может ли народ из плоти и крови выполнить его?

«Царство священников и святой народ» — этот и подобные пассажи часто понимались еврейскими сектантами как основание для того, чтобы уйти в пустыню, отпустить бороду, отказаться от вина и другими подобными же способами отвергать мир и все мирское. Христианских сектантов они вдохновляли на поступки куда более радикальные. До сих пор помню, как в университете в курсе сирийской литературы мы изучали христианские жития святых; там была история о благочестивом муже, который занимался исключительно тем, что стоял на столпе в пустыне. Пораженные его святостью, люди приносили ему пищу; и когда они приходили, они чувствовали его запах издалека, ибо таково было его презрение к бренной плоти, что он никогда не мылся. Признаюсь, что этот частный случай святости не вдохновил меня.

Конечно, он и мало кого из христиан вдохновляет. У христиан есть монастыри, и живущие в них монахи порвали с миром и всем мирским. Но монахи моются. Они в своем воздержании не надеются на подаяния, но сами зарабатывают себе на жизнь. Они даже производят вино и другие крепкие напитки, которые многим из них запрещено употреблять. Если медитации о Боге в чистоте сердца — часть святости, без сомнения, монашеское существование есть одна из ее форм.

Однако эта форма святости не приемлема для евреев, хотя бы потому, что в их случае святость принадлежит «народу», состоящему не из изолированных от мира, одухотворенных взрослых отшельников, а людей из плоти и крови: мужчин, женщин детей, стариков, больных — короче говоря, это святость не только отдельных святых, но также, и в первую очередь, амха — рядовых членов общины. Однажды, узнав, что два человека, не наделенных авторитетом, пророчествуют, Моисей выразил желание, чтобы весь народ состоял из пророков. Однако это не так, и Моисей хорошо это знал. И не только для Моисея, но и для любого рядового еврея, читающего свой Танах — в отличие от апостола Павла, читающего свой Ветхий Завет — весь Израиль — это Израиль.

Тогда о какой же «святости» идет речь? О каком роде «священства»? Прибегая к филологическим уловкам, комментарий Раши трактует слово «священники» как «князья», тогда как Рамбан толкует его как «слуги». Между этими двумя понятиями два комментатора предполагали наличие своего рода нормы. Подобная идея высказана более глубоко в мидраше, в котором ангелы приходят к Богу и на том основании, что израильтяне не соблюдают Тору, выражают готовность принять это бремя на свои плечи. В ответ Бог цитирует первую заповедь: «Плодитесь и размножайтесь!» Затем Он цитирует другие заповеди: есть, быть удовлетворенными и благословлять Господа. «Вы не плодитесь! Вы не размножаетесь! Вы не едите!» — сказал Всемогущий ангелам, отклоняя их предложение. «Тора дана не для ангелов. Она — для человеческих существ». Для существ, которые едят, плодятся, размножаются и для которых эти и иные «мирские» функции являются частью святости.

То, как такая святость из плоти и крови может быть достигнута, предмет нескончаемого поиска, составляющего перл и суть еврейской религиозной жизни. То, что это может быть достигнуто, обещано в самой Торе:

«Ибо заповедь сия, которую я проповедую тебе сегодня, не недоступна для тебя и не далека; она не на небе, чтобы можно было говорить: кто взошел бы для нас на небо, и принес бы ее нам, и дал бы нам услышать ее, и мы исполнили бы ее?» И не за морем она, чтобы можно было говорить: «кто сходил бы для нас за море и принес бы ее нам, и мы исполнили бы ее?» Но весьма близко к тебе слово сие; оно в устах твоих и в сердце твоем, чтобы исполнить его… В свидетели перед вами призываю сегодня небо и землю. Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятье. Избери жизнь, чтобы жил ты и потомство твое». (Второзаконие 30: 11-14, 19).

Завет: его предназначение

О том, что евреи должны жить, а не умирать для Торы, и что Завет был рассчитан именно на это, пойдет речь дальше. Но зачем нужен завет вообще? Почему именно с Израилем? Почему — с кем бы то ни было? На этот вопрос необходим внятный ответ, если только упорное еврейское желание «стать как все» — желание не только упорное, но и слишком понятное — не продиктует последнее слово в этом споре.

Но задать этот вопрос проще, чем ответить на него. Все народы должны быть благословлены в Аврааме и семени его. Тогда должны ли они последовать за Израилем к Богу Израиля? Но евреи, в отличие от христиан и мусульман, не ведут активной миссионерской деятельности. Тогда не должно ли универсальное благословение стать результатом соблюдения завета самими евреями? Такие суждения высказывались многократно, например, в одном из мидрашей, согласно которому, если все евреи однажды выполнят заповедь соблюдения Шаббата полностью и с чистым серцем, то все человечество тут же будет спасено. Однако этот мидраш, подчеркивающий роль евреев, в то же время ставит нас перед вопросом. Несколько благочестивых отшельников могут в полном объеме выполнить Шаббат; но для народа из плоти и крови это будет возможно лишь после Спасения.

Тогда в чем же смысл и цель Завета? За три тысячелетия еврейской истории на этот вопрос было дано множество фрагментарных ответов, и обобщить их все можно только одним способом: в промежутке между Творением и Избавлением евреи свидетельствуют о реальности первого и о надежде на второе. Это свидетельство имеет позитивный и негативный аспект. Позитивный ответ — это возможность, неслыханная до появления иудаизма, взаимных отношений между Богом, пребывающим в занебесных высотах, и земным человеком. Негативный ответ направлен против поклонения ложным богам, против идолопоклонства.

Из этих двух свидетельств второе повторяется настойчивее и чаще. Атеизма Танах всерьез не принимает, ибо только «безумец» «сказал… в сердце своем — нет Бога» (Псалмы 14:1, 53:1). Однако страх идолопоклонства настолько пронизывает Библию, что без него понять Книгу невозможно. Самый ужасающий из приведенных в Библии случаев идолопоклонства, — Меша, царь Моава, который «взял… сына своего первенца, которому следовало царствовать вместо него, и вознес его во всесожжение на стене». (II Царей 3:27). Ужас перед жертвоприношениями детей часто выражается в Торе, особенно подробно говорит об этом пророк Михей, не устающий повторять, что истинное служение Богу состоит в справедливости, милосердии и смиренномудрии (Михей 6:6-8). Странный на первый взгляд мидраш гласит, что эти слова пророка не только осуждают таких, как Меша, но и благословляют то, что собирался, но не сделал Авраам, когда он по воле Бога готов был принести ему в жертву своего сына Исаака. Но как могут намерения Авраама быть достойными похвалы, если мысль об их исполнении наполняет нас кошмаром? Ответ дает другой мидраш. Когда Авраам взошел на гору в земле Мория, следуя велению Божьему, все народы мира смотрели на него. И когда они увидели, что собирается делать Авраам, они отвергли всех своих идолов. Но, увы, вскоре они забыли об этом своем решении и вернулись к прежним обычаям.

Первая часть только что процитированного мидраша показывает твердое основание завета, связывающего Бога и евреев; в последней части этого мидраша речь идет о том, что цель Завета все еще не исполнена, исполнять ее еще предстоит, но скорее всего она не будет выполнена до конца времен. Какова же эта цель, каково же это основание? «Кто такой еврей?» — спрашивает мидраш. «Тот, кто свидетельствует против идолов».

Избранный народ и современность

Но кто «в наш век» может упрекнуть своих соседей в идолопоклонстве? Кто сам боится идолопоклонства? То, что для Танаха было самым пугающим на свете, в глазах современных людей всего лишь набор суеверий, сохранившихся только в самых диких уголках земли; современное отношение к этому вопросу хорошо передает «анекдот с бородой» о человеке, который слушал проповедь о Десяти Заповедях и расстраивался все больше, потому что он все их нарушал, но обрадовался при мысли, что он, по крайней мере, никогда не поклонялся глиняным идолам. Разве еврей, который в наше время будет свидетельствовать против идолов, не будет выглядеть «ломящимся в открытые двери», занимающимся делом, которое, мягко говоря, не стоит усилий? Когда Моисей Мендельсон (1729—1786), первый еврейский мыслитель Нового Времени, предпринял не слишком удачную попытку доказать, что современный мир по-прежнему нуждается в евреях и иудаизме, процитировав приведенную нами выше фразу о свидетельстве против идолопоклонства, он имел в виду под «идолопоклонством» обычные предрассудки, которые уже начали рассеиваться в свете просвещения. Так должны были думать, по крайней мере, трое из пяти его детей, когда они переходили в христианство, чтобы получить «входной билет» в современную просвещенную Европу. Внуком его был знаменитый Феликс Мендельсон-Бартольди, открывший «Страсти по Матфею» Баха.

Идолопоклонство стало восприниматься как набор суеверий, когда Европа стала современной и просвещенной. Этот процесс занял несколько столетий. Дальнейшие изменения произошли уже в нашем столетии. Две европейские войны разрушили мировую гегемонию Европы; они также внушили Европе известную скромность. Это, в свою очередь, породило в западно-христианском мире интерес к религиозным миссиям мусульман, индусов, буддистов; вскоре место этих сомнений заняла деятельность, именуемая «диалогом» (об этом см. гл. 12, раздел 5). В этом диалоге евреи, христиане, мусульмане, индусы и буддисты должны слышать друг друга, быть готовыми не только к терпимости, но и к тому, чтобы увидеть какую-то долю истины в верованиях другого. Разве в таком психологическом климате идолопоклонство одного человека не равно религии другого? Новое Время уже сделало обычным небрежное отношение к идолопоклонству, которое связывается в нашем сознании с предрассудками и недостатком должного просвещения. Сейчас климат диалога разрушает саму концепцию «идолопоклонства» — человек, держащийся за нее, рискует прослыть средневековым фанатиком.

Кажется, очевидно, почему мы увязываем это развитие с идеей «избранного народа». «Кто такой еврей? — Тот, кто свидетельствует против идолопоклонства». Это грандиозное определение утеряло большую часть своего величия, когда — в Век Просвещения — оказалось, в цивилизованном мире почти не осталось идолопоклонников, а искоренению этого зла в других местах избранный народ никак не может (или почти не может) способствовать. С конца II Мировой Войны стало ясно другое — плюрализм, по воле Божьей, не имеет ограничений, и даже намекнуть на них сегодня никто не осмелится. Сегодня стала распространенной точка зрения, согласно которой иудаизму, если он хочет быть включен в «семью мировых религий», необходимо совершенно отбросить идею «избранного народа»

Реконструкционизм

Доктрина избранного народа была дискомфортна для евреев почти во все времена. В Новое Время, по крайней мере среди неортодоксов, большая часть евреев испытывала стыд и неловкость за то, что продолжает ей следовать. Эту доктрину пытались пересмотреть, переформулировать, приглушить. И, конечно, евреи, отвергавшие иудаизм, отвергали и эту идею. Однако демонстративное отречение от нее, с целью не отвергнуть, но «реконструировать» иудаизм, вышло на сцену с Реконструкционизмом — не случайно это было первое чисто американское по происхождению течение в иудаизме. (Реформистский, консервативный и даже современный ортодоксальный иудаизм зародились в Европе в XIX веке, но Соединенные Штаты всегда обладали потенциалом для религиозного плюрализма, до недавнего времени неизвестного в Европе.) Философия основателя этого течения, Мордехая М. Каплана (1881—1982), может быть кратко изложена следующим образом. В человеческой истории существует постепенное развитие, воплощающееся в «высших» религиях. Во всех них Бог — одновременно и Единственный, и Источник высшей морали, и потому они вдохновляют своих последователей на достижение все больших человеческих высот, и потому служат источником их «спасения». Но «высшие» религии только теоретически могут рассматриваться как «одинаковые». Ни одна религия не выживет, если она не воплотит себя в символах, выраженных в молитвах, песнопениях, ритуалах и т. д. Эти символы так же бесчисленны и многообразны, как «цивилизации». Иудаизм — одна из них. Это «религиозная цивилизация». Как таковая, она уникальна, отлична от других, но только в том смысле, в котором всякая религиозная цивилизация уникальна или отлична от других. Своеобразие иудаизма и еврейского народа сохранены, но идея избранности Израиля — всегда неудобная, но ныне особенно уязвимая — наконец-то отброшена. Среди евреев, примкнувших к Реконструктивизму, почти физически слышен вздох облегчения.

«Народ, живущий отдельно» сегодня?

Основополагающая работа Каплана, «Иудаизм и цивилизация», вышла в свет в 1934 г., год спустя он основал Общество распространения иудаизма, призванное воплотить его идеи на практике. В то же время в Европе начался процесс, отъединивший евреев от всех народов во имя поношения и смерти так, как никогда они не были отъединены для благословения и жизни. Это был год принятия Нюренбергских законов. Согласно этим законам, у евреев в Германии и — следовательно — во всей оккупированной Германией Европе не оставалось другого выбора: им приходилось отныне жить отдельно от всех. За океаном у евреев не было другого достойного выбора, кроме как отделиться от других из солидарности со своими европейскими собратьями. Солидарность эта была моральной необходимостью, хотя часто она была сопряжена с неудобствами. И с этой моральной необходимостью, и с этими неудобствами столкнулся, в частности, Хаим Вейцман во время своего визита в США в 1940 г., когда эта страна оставалась (по его собственным словам) «ужасающе нейтральной» и любые упоминания о еврейской Катастрофе в Европе рассматривались как «попытка разжечь войну». Но и моральная необходимость, и неудобства не исчезли, когда США перестали быть нейтральной страной. С этим столкнулись некоторые американские евреи, убеждавшие правительство предпринять рискованные операции и слышавшие в ответ, что европейским евреям придется подождать победы, хотя мало кто из них выжил во время нацистской оккупации. (Опыт британских и канадских евреев был во многом сходен с опытом евреев США.)

Опыт этот был политическим, но к политике не сводился. В то время некоторые евреи впервые сочли возможным отречься от доктрины «отъединенности по воле Бога» — причем именно по религиозным соображениям. И в те же самые дни многие евреи (сколько бы их ни было — столько же, сколько в предыдущей группе, больше или меньше) оказались вынуждены признать себя отделенными от других по простым моральным соображениям — из солидарности со своими собратьями, которых убивали по ту сторону Атлантического Океана. Шок от этого опыта все еще до конца не преодолен. Может быть, это займет столетия. И среди задач, которые стоят перед религиозными евреями, важнейшая — заново осознать вековую доктрину Божественного Завета с Израилем.

Ибо на протяжении двенадцати долгих лет мир был разделен на две части: первая преследовала, а потом убивала евреев, а вторая не делала всего, что могла, чтобы предотвратить это: человек отверг евреев, и Бог отверг тоже — разве это не еще одно основание для таких богословов, как Каплан, чтобы отвергнуть идею Завета между евреями и Богом? Или это, напротив, новый повод, чтобы оживить вековую доктрину, а для тех евреев, которые ее отвергли, стать баал тшува и вернуться к ней?

Среди тех, перед кем стоял этот вопрос, были выжившие в дни Холокоста. Некоторые из них отвечали на вопрос одним образом, другие иначе. Другие размышляли над этим вопросом, но так и не пришли ни к какому ответу.. Что до тех из нас, кто искал пути для иудаизма в будущее — нам ответить на это вопрос бы.ло нелегко. Только окольными путями мы смогли набрести на какие-то обрывки ответа.

Беспрецедентное идолопоклонство

В протоколах Нюренбергского Процесса мы находим следующее показание:

Свидетель (поляк-охранник из Освенцима): Женщин, у которых были на руках дети, всегда посылали в крематорий вместе с ними. Там детей ч родителей разделяли и в газовые камеры направляли порознь. Когда уничтожение евреев в газовых камерах было в полном разгаре, поступил приказ отправлять детей в топку крематория или в печь рядом с крематорием без предварительной обработки в газовой камере.

Смирнов (советский прокурор): Как это понимать? Их сначала убивали или кидали в печь живыми?

Свидетель: Живыми. Их крики были слышны в лагере.

Смирнов: Зачем?

Свидетель: Трудно сказать. То ли газ экономили, то ли в камерах места не хватало.

Советский обвинитель был, конечно, суров. То, что он услышал в предыдущие дни на процессе, конечно, сделало его еще суровее. Но тому, что он услышал от этого свидетеля, он не мог поверить, пока тот не подтвердил свое показание. Что до меня, я вновь и вновь обдумываю это показание с его не имеющим прецедентов ужасом, обдумываю с тех пор, как впервые обнаружил его на страницах одной из работ Ирвинга Гринберга; и чем больше я думаю, тем меньше меня удовлетворяет объяснение, данное свидетелем. Может, камеры и были переполнены, но газа было в избытке и он был дешев. И если крики детей были слышны в лагере, они должны были доноситься и до тех, кто отдал эти приказы, и, еще громче, до тех, кто их исполнял. Как мог быть этот приказ отдан? И как он исполнялся? От этих «как?» сердце замирает. Но что действительно сотрясает разум и душу — это вопрос «почему?». Ум и душа людей библейской эпохи были поражены древним идолопоклонством. Пророки не могли понять этот обычай, они только кричали от ужаса и отвращения и, конечно, боролись с ним изо всех сил. Мы можем кричать от ужаса и отвращения перед тем, что делали с детьми в Освенциме, борясь против всего, хоть отчасти напоминающего эти преступления; но, какие бы усилия мы ни прилагали, мы не в силах адекватно понять эти преступления. Нам ничего не остается, кроме как назвать их, так же как нацизм в целом, самым характерным выражением которого был Освенцим, современным идолопоклонством. Это было идолопоклонство, не имеющее прецедентов. От древних предшественников современных идолопоклонников отличает систематичность и хладнокровие, с которыми они совершали свои убийства. Но есть и отличие по существу. Древние почитатели Молоха бросали в огонь своих детей. Нацистские идолопоклонники тоже бросали детей в огонь. Но это были чужие — еврейские — дети.

«Кто такой еврей? Тот, кто свидетельствует против идолов». Когда-то это определение еврея было грандиозным. Постепенно оно превратилось в банальность. Но отныне оно не кажется банальным. Многие захотят — нет, почувствуют религиозную потребность — возродить его. Тем, кто поступают так, однако, приходится столкнуться с новым фактом в истории иудаизма. Авраам свидетельствовал против древних идолов, когда собирался принести в жертву Исаака. Новое идолопоклонство Освенцима избрало евреев в качестве главных и отделенных от других жертв.

ЭПИЛОГ

Мидраш рассказывает, как некогда Навуходоносор воздвиг идола и приказал трем мужам из каждого народа придти и поклониться ему. Анания, Мисаил и Азария, три отобранных для этого еврея, советовались о том, как им быть, с пророком Иезекиилем, и пророк, процитировав Исайю, посоветовал им бежать и спрятаться. Но кто тогда, ответили трое, будет свидетельствовать против идолов? Тогда Иезекииль обратился к Богу и сказал: «Владыка Вселенной, Анания, Мисаил и Азария готовы рискнуть жизнью, чтобы свидетельствовать о Твоем имени. Поможешь ли Ты им?» На это Бог ответил: «Я не помогу им, ибо сказано: «Жив я — не откликнусь на призыв ваш» (Иезекииль 20:3). Иезекииль разрыдался, ибо не говорит ли Писание, что эти трое — остаток колена Иудина, и неужто этот малый остаток погибнет? Но Анания, Мисаил и Азария, узнав об ответе Бога, решили: «Поможет Он нам или нет, мы рискнем нашими жизнями, свидетельствуя о Божественном имени».

Навуходоносор воскрес в наши дни. Древний тиран удовлетворился, покорив евреев вместе с множеством других народов. Его преемника в XX веке не могло удовлетворить ничто, кроме убийства каждого еврейского мужчины, женщины и ребенка. Древний завоеватель желал, чтобы представители каждого побежденного народа склонились перед его идолом: евреи сами решили свидетельствовать против этого, они сами создали свое мученичество. Современного Навуходоносора не могло удовлетворить ничего, кроме убийства всех еврейских мучеников. Что же до еврейских представительств, юденратов, их иногда выбирали сами евреи, чаще их назначали подручные тирана — но в том и другом случае, будь они святыми или грешниками, у них обычно был один выбор — либо умереть самим, либо помогать убивать других евреев; по-другому бывало редко. Члены юденратов — самые оклеветанные жертвы злостного идолопоклонства. Среди них больше всего неизвестных героев и святых.

Однажды в 1942 г. главе юденрата в маленьком городе Косове позвонили из управления в находившейся неподалеку Коломые: отряды СС двигались к Косову, очевидно, с целью «переместить» тамошних евреев. (В конце концов, эта уловка потеряла смысл: полугодом раньше косовские евреи сталкивались с подобным «переселением»). Двадцать четыре члена юденрата решали — как быть? Очевидно, что всех евреев надо предупредить. Некоторые заранее приготовили себе убежища, другие могут убежать в ближайший лес. Но достаточно ли этого? Чтобы закончить все приготовления, чтобы как следует укрыться, найти безопасное место в лесу, нужно больше времени. Потому некоторые евреи должны были остаться и встретить СС, повести погоню по ложному следу. Кто? Кто еще, кроме членов юденрата, или, по крайней мере, некоторых из них! Они в молчании посмотрели друг на друга. Один поднялся, потом другой, третий. Двадцать человек присоединились к евреям, пытавшимся бежать. Из четверых оставшихся один выжил, потому что потерял сознание, а когда пришел в себя, тоже присоединился к беглецам. Трое остались и погибли.

Как мог мир устоять, если после жертвоприношения Авраама на горе Мория идолопоклонство не исчезло? Мид-раш говорит, что мир устоял даже после злодейств Навуходоносора и что хотя одни говорят, что столпы, поддерживающие его, — это Авраам, Исаак и Иаков, по мнению других это Ханания, Мисаил и Азария. Почему мир стоит до сих пор, когда идолопоклонство, худшее, чем прежде, пришло в мир? Может быть, потому, что он стоит на трех столпах — трех членах юденрата в этом маленьком польском городке.