11. ИУДАИЗМ И НОВОЕ ЕВРЕЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО

БУДУЩЕЕ

ИУДАИЗМ В ВЕК ОБНОВЛЕНИЯ ЕВРЕЙСКОГО ГОСУДАРСТВА

11.

ИУДАИЗМ И НОВОЕ ЕВРЕЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО

Тель-Авив, 14 мая 1948 г.: государство

Место — Тель-Авив. Дата — 14 мая 1948 г. По еврейскому календарю — пятый день месяца Ияра 5708 года. Решение о разделении Палестины на арабское и еврейское государство было принято Организацией Объединенных Наций 29 октября 1947 г. Для меня, в то время раввина в реформистской конгрегации в Гамильтоне в Канаде, эта последняя дата была более важной: в этот день я торжествовал, торжествовал потому, что после ужасов Холокоста мир признал за еврейским народом право на собственное государство; то, что происходило позже, в то время более или менее прошло мимо меня. Однако очевидно: октябрьская дата не сыграла бы никакой роли, если бы Давид Бен-Гурион и его коллеги не набрались храбрости и, в роковой майский день, не провозгласили независимость еврейского государства, первого с тех пор, как римские легионы Адриана сокрушили государство Бар-Кохбы 1813 лет тому назад. Конечно, то, что произошло 14 мая 1948 г., не имело бы никакого значения, если бы солдаты нового государства не отразили удары шести арабских армий, напавших на него, с целью уничтожить его новорожденным — и если бы Силы Обороны Израиля не повторяли этот первый успех в 1967 г., затем в 1973 г. — и так по сей день. Недостаточно было военной доблести. Требовалась и доблесть гражданская: день 14 мая 1948 г. пропал бы втуне, если бы израильтяне, как испуганное стадо, стали бы покидать свою страну, не выдержав враждебности соседей и жизни в осаде. Многие действительно уехали. Однако другие продолжали приезжать; наиболее драматичным было прибытие Бета Исраэль, черных евреев Эфиопии. Следовательно, 14 мая 1948 г. — это дата, историческая дата в еврейской истории, обязанная своим существованием в истории человеческой смелости и решительности, вере и надежде. Национальный гимн Израиля так и называется — «Надежда».

Однако до сего дня эта историческая дата несет на себе клеймо риска и опасности. После голосования в ООН Исаак Герцог, главный раввин Палестины, объявил, что после двух тысячелетий тьмы заря Избавления занялась для еврейского народа. Иуда Магнес, президент Еврейского Университета и наиболее влиятельный защитник идеи двуна-ционального арабо-еврейского государства, сказал: «Это чревато потрясениями». Если прав был Герцог, прав был и Магнес. Рассмотрим, что же произошло между 29 октября 1947 г. и 14 мая 1948 г.:

1. Арабы напали на евреев в Палестине, и страна наполнилась добровольцами из соседних государств; по существу, еще до ухода британских сил и провозглашения Израиля началась полномасштабная война.

2. 18 марта 1948 Уоррен Остин, представитель США в ООН, объявил в Генеральной Ассамблее, что идея разделения не может быть реализована мирным путем, и предложил временно передать ООН опеку над всей Палестиной.

3. Накануне этого майского дня американский консул Джордж Маршалл убедительно уговаривал Бен-Гуриона и его коллег согласиться на опеку. Маршалл не был каким-то особенным другом израильтян, но в военных вопросах он, выдающийся генерал II Мировой Войны, был отнюдь не любителем — и он опасался, что еврейское государство, когда оно будет провозглашено, падет под ударами арабских армий. Госсекретарь США, Роберт Лоуэлл, добавил к этому важную деталь. Если бы евреи, выдвинув разумные предложения, все же подверглись нападению, вооруженные силы США, в гуманитарных целях, готовы были бы осуществить вторжение. Но после провозглашения независимости такое вмешательство будет невозможным. Если будет провозглашено еврейское государство, евреи, живущие в нем, должны будут рассчитывать только на себя.

Среди евреев между 29 октября 1947 г. и 14 мая 1948 г. царило ликование. (Будучи политически очень наивным, как большинство евреев, среди которых я жил, я вполне разделял это настроение.) Бен-Гурион в ликовании не участвовал, и, как позднее он признавался, при обоих событиях его томили дурные предчувствия: он, как и его друзья, отдавал себе отчет в существующих риске и опасности. И если, тем не менее, они отважились на провозглашение независимости, то это потому, что они уже тогда сердцем понимали то, что историки осознали только десятилетия спустя: сейчас или никогда! Хаим Вейцман, сионистский деятель, которого считали нерешительным человеком, позвонил из Нью-Йорка, с одра болезни, чтобы сказать: «Провозглашайте государство, сейчас или никогда!»

Вейцман был прав. Когда еще, если не пробудившись в ужасе после Холокоста, могло человечество позволить евреям создать собственное государство? Когда, если не в этот момент, могли сами евреи набраться храбрости и решительности, чтобы провозгласить его, строить его, защищать его? Может быть, мир позволил бы еврейскому государству существовать в мессианский век, предсказанный Исайей, когда в государствах, и тем более в их обороне, уже не будет нужды. Наш век, однако, далеко не таков.

Еврейское государство, провозглашенное 14 мая 1948 г., изменило условия существования евреев. Некоторые — неевреи наряду с евреями — приветствовали этот факт. Другие — евреи наряду с неевреями — осудили его. Никто не мог, однако, отрицать его. Но изменились ли и условия существования иудаизма? Этот-то вопрос и обсуждается в настоящей главе. Ответ на него наложит отпечаток и на всю книгу.

Базель, Петах-Тиква и Ришон ле-Цион, август 1903 г. — август 1905 г.: земля

Дата неточна, ибо это дата принятия решения — не о создании государства, но скорее о прекращении дебатов, к созданию государства совершенно не ведущих. На повестке дня 6-го Сионистского конгресса, состоявшегося в Базеле в августе 1903 г., стоял актуальный на тот момент вопрос. Британское правительство предложило для строительства еврейских поселений территорию Уганды. Возбуждение, вызванное этим предложением, было велико, но противоречиво. В 1897 г. 1-ый Сионистский конгресс объявил целью движения колонизацию Палестины, и 6-ой Конгресс и в мыслях не имел отменять это решение. Однако, пока Палестина находилась под властью тиранической Османской Империи, это оставалось невоплотимой мечтой. В Уганду, однако, евреев действительно приглашали, причем цивилизованное правительство. Сегодня мы понимаем, что создание белой еврейской колонии в черной Африке было столь же проблематичным, как и создание еврейского национального очага на арабском Ближнем Востоке, — во многих отношениях еще более проблематичным. Но тогда казалось иначе. Более того, казалось, что британское предложение надо принимать не медля. На Пасху 1903 г. в Кишиневе, в России, произошел погром. Были убиты 49 евреев. Мир, который в то время еще могли шокировать сообщения о массовых убийствах, был шокирован. Это событие заставило еврейских лидеров, включая и сионистов, подумать об убежище для многих тысяч евреев, не в каком-то отдаленном будущем, не в мечте, но в тот же день, как только это станет физически возможно. Неудивительно, что делегаты, собравшиеся в Базеле, были одновременно и возбуждены, и озабочены. Делегат из России, Ехиель Членов, заявил: «Wir sind keine Hasher nach shnellen Erfolgen. Wir werden warten und lange warten» («Мы не рассчитываем на быстрый успех; мы готовы ждать, и ждать долго.»). Но настоящим cri de coeur всего конгресса стали слова немецкого делегата Генриха Лёве: «Das ist nicht Zionismus, aber es ist nichtwendig» («Это не сионизм, но это необходимо»).

В то время никто не символизировал сионизм в такой степени, как Теодор Герцль. И все же, из-за того, символом чего стал Кишинев, сам Герцль призывал по меньшей мере серьезно задуматься об угандийском варианте. Последовали резкие дебаты. В узком кругу предложение Герцля было поддержано. Но когда в 1905 г., снова в Базеле, собрался 7-ой Сионистский конгресс, идея Уганды была отвергнута (Герцль умер в 1904 г.). Резолюция от 30 июля подтвердила «фундаментальный принцип» «общепризнанного дома для еврейского народа в Палестине» и отвергла как вредные все попытки «колониальной деятельности за пределами Палестины и прилегающих к ней территорий», причем такая деятельность отвергалась не только в качестве конечной «цели», но в качестве «средства». Еврейский народ настоятельно нуждался в земле, но именно в конкретной Земле: среди делегатов, отвергавших угандийскую схему, были и люди из Кишинева.

И все же любые конгрессы и резолюции — это всего лишь конгрессы и резолюции и ничего больше. Обратим особое внимание на деятельность одного русского еврея, Аарона Давида Гордона. Юношей он был признан царскими военными властями негодным к военной службе. В описанное время ему было сорок восемь лет, и он был кабинетным ученым. И все же в 1904 — как раз между двумя конгрессами — он отправился в Палестину, чтобы обрабатывать ее своими руками. Перед этим Гордон, крупнейший сионистский мыслитель, широко известный как отец киббуцного движения, написал, что евреи нуждаются в чем-то большем, чем в физической защите от преследований; недостаточно даже возрождения иврита, создания новой ивритской литературы, обновления еврейского сознания. Необходимо возрождение еврейского существования, а возродить свое существование еврей может, лишь возродив свою Землю своим трудом. Идеи Гордона часто связывают с идеями Льва Толстого — и связь действительно есть. Но есть одна разница между Толстым и Гордоном, и именно на ней основано влияние Гордона: Толстой, как правило, только проповедовал, Гордон же сам работал на виноградниках и в апельсиновых садах Петах-Тиквы и Ришон ле-Циона, страдая от голода и малярии. Я признаюсь, что в юности Гордон восхищал меня и что по сей день я люблю его. Моя семья по традиции была антисионистской. Я перестал быть антисионистом в 1933 г., но и сионистом во время обучения в Hochshule еще не был: в политическом сионизме я видел мало пользы. Сионистом сделал меня Гордон.

Гордон говорит не о человеке вообще, земле вообще или труде вообще. Все это было для него пустой абстракцией, и так же обстоит дело для многих других евреев, в числе которых его последователи. Как раз в ту эпоху первые Сионистские конгрессы пытались «нормализовать» жизнь евреев, расселив их на земле — в Канаде, Бразилии и частично Аргентине. Почти везде эти поселенцы вскоре вернулись в города. Только на одной Земле евреи действительно смогли вернуться к земледелию.

Поскольку для Гордона связь между евреем и Землей носила искупительный характер, его воззрения прозвали «религией труда». Для него главным испытанием религии было отношение евреев к местному арабскому населению.

Что, если они ведут себя враждебно? «Их враждебность — лишнее основание для нашей гуманности». Как же отвечать гуманностью на враждебность, если земля не пуста, если за нее надо бороться? Гордон и его последователи пытались решить проблему, осваивая безлюдные земли, пустыни и болота, и превращая их в цветущие сады. Ни в одной другой земле не смогли бы они совершить это рукотворное чудо.

Без этой связи между народом и Землей еврейское государство никогда не могло бы быть основано 14 мая 1948 г.; или, если бы оно было основано, для этого пришлось бы преодолеть большие препятствия, чем это имело место на самом деле (и кто знает, были бы эти препятствия преодолены?). Как понять эту связь — и отсюда, само государство? Как долгожданное исполнение Божественного обетования? Как возвращение мистических отношений между народом и Землей? Как минимум, это должно быть понято как возобновление претензий, от которых никто никогда по-настоящему не отказывался.

Обратимся снова к истории. Подавив восстание Бар-Кохбы в 135 г. н. э., римский император Адриан предпринял беспрецедентную попытку разрушить связь между народом и Землей раз и навсегда. Он назвал Иудею «Палестиной» («Землей филистимлян») — акт вербальной делегитимации, эффект от которой сказывается по сей день. За три года войны земля была опустошена: Адриан расселил на ней отставных римских воинов и прочих чужестранцев, понимая, что народу труднее заявлять претензии на землю заселенную, чем пустующую. Он предпринял дополнительные меры, еще более суровые, чтобы подавить еврейскую религию. Конечной целью всех этих мер было разрушение связи между Землей и народом. Он так и не преуспел в этом:

Любой живущий на Земле Израилевой почитался верующим в Бога. Любой живущий вне Земли Израилевой почитался идолопоклонником.

Жизнь в Земле Израилевой равнозначна по важности исполнению всех остальных мицвот.

Такого рода утверждения — причем сделанные после эдиктов Адриана — можно найти в талмудической литературе. Они, конечно же, гиперболичны, так как именно вавилонская школа в конце концов создала наиболее авторитетный Талмуд (см. гл. 3, раздел 5). И все же сами гиперболы вполне выражают веру части рабби в необходимость настаивать на связи между народом и Землей — как бы бессильно не звучали в тех условиях подобные утверждения.

Но утверждения рабби не были вовсе бессильны: они утверждали закон, которому могут следовать, по крайней мере, благочестивые люди.

Всякий должен стремиться в Землю Израилеву, но никто не должен стремиться покинуть ее, будь то мужчина или женщина.

Это раввинское постановление касается брака и развода. Если жена отказывается «взойти» в Землю Израилеву с мужем, последний вправе дать ей развод и взять свою долю имущества. Если муж не желает «взойти в Землю» вместе с женой, она вправе развестись с ним и получить свое приданное. Так велико раввинское рвение в этом вопросе, — о связи между народом и Землей, — что традиционным мужским шовинизмом пришлось пожертвовать.

Без сомнения, этот закон будет звучать все реже, если вообще будет звучать. Дух его, однако, жив в сознании всего народа. После каждой трапезы еврей благодарит Бога за дарование «возлюбленной, дорогой и обширной земли». Они возносили эту молитву веками, не имея этой земли, и возносят сейчас, даже не живя на ней. Дело в том, что Земля связана с мессианскими ожиданиями (см. ниже, гл. 13). Уже цитированный Рамбан был раввином мистического направления. Общепринятый раввинистический взгляд на приход Мессии осторожен: он несомненно придет, но никто не знает, когда, и, поскольку уже было много ложных надежд, называть точные знаки его прихода опасно. Принадлежа к мистикам, Рамбан отступает от этой осторожности. Когда придет Избавление? Рамбан пишет:

«Многие народы опустошали Землю, но никто не возделывал ее. Когда некто увидит деревья в Галилее — да проникнется надеждой».

Путешественник сегодня видит деревья в Галилее, посаженные такими, как Гордон, — и восхищается.

Иерусалим, 7 июня 1967 г.: город

На сей раз дата совершенно точна, так как это дата военной операции. Всего неделю назад было основание опасаться, что государство будет уничтожено. Теперь, 7 июня 1967 г., впервые после восстания Бар-Кохбы, иерусалимский Старый Город был в руках евреев. Один из офицеров, участвовавших в кампании, говорил позднее, что он в состоянии объяснить шаг за шагом все свои действия, свои и своих людей, которые привели к взятию Стены, но это только делает его восхищение глубже. Точно так же двадцатью годами раньше Мартин Бубер писал о событии, с которого еврейская история началась — и чуть было не кончилась, едва начавшись. Как правило, говорит Бубер, удивление кончается, когда событие, вызвавшее его, получает объяснение. Когда Красное Море раздалось перед евреями, народ исполнился «неизменным удивлением», по сей день присутствующим в еврейском сознании (см. Исход 14:5-31, 15:1-21; см. также выше гл. 2, раздел 5). И если удивление остается неизменным, то это не потому, что люди не могут объяснить этого события, но потому, что по мере объяснений, оно кажется все более грандиозным.

Опыт того офицера Шестидневной Войны — это опыт, который пережили сегодня многие евреи и почти все израильтяне. Иерусалим был разделен девятнадцать лет. Всего через три недели после воссоединения города под властью евреев израильское правительство объявило о своем суверенитете над ним. В Израиле почти каждый государственный акт — источник противоречий. В отношении этого акта не было никаких противоречий, не считая мелких споров из-за формулировок. Иерусалим был потерян слишком долго: город нельзя было потерять снова.

Сколько же веков был потерян Иерусалим? Опять мы возвращаемся мыслью к временам Адриана. Иерусалим и его Храм были, конечно же, разрушены задолго до Адриана, их разрушил римский император Тит в 70 г. н. э. Адриан знал, что разоренная земля может быть заселена вновь, а разрушенный город отстроен. Продолжая дело Тита, он переименовал в 135 г. Иерусалим в Элиа Капиталина, построил храм Юпитера на месте Храма и — самое главное — запретил евреям под страхом смерти селиться в городе.

Последний акт был в особенности сознательным. Только ученые сейчас знают слово «Элиа Капиталина» и, кажется, даже они не знают, что стало с адриановым храмом Юпитера. Но запрет евреям селиться в Иерусалиме — это нечто иное. Конечно, этот указ был отменен всего спустя четыре года после смерти Адриана. Но языческая секулярная Римская Империя стала священной и христианской, и тогда, в 335 г., действие указа было возобновлено. Обоснование этой акции дал христианский писатель II века Юстин Мученик, заявивший:

«Обрезание — особый знак, данный евреям, знак не Божественной милости, но скорее грядущего проклятия, по каковому знаку нынешние обитатели города могут опознавать их и не допускать им селиться в городе».

Для таких людей, как Юстин Мученик, возвращение евреев в Иерусалим было абсолютно неприемлемо. Следы этого в различных формах проходят через века. Когда в 1903 г. Герцль посетил папу Пия X, последний заявил, что если церковь не может предотвратить возвращения евреев в Иерусалим, то и никогда не санкционирует его. Когда в 1967 г. старый город вернулся под власть евреев, Ватикан призвал к его интернационализации: он никогда не делал это в течении девятнадцати лет, когда город находился под иорданским контролем. Воздействие древних актов Адриана не ограничивалось христианским миром. Покойный король Саудовской Аравии Саид часто жаловался, что он не может молиться в мечети Аль-Акса в Иерусалиме (третья по важности святыня ислама, следующая после Каабы в Мекке и могилы Мухаммеда в Медине), пока Иерусалим в руках евреев (за девятнадцать лет, пока город находился в руках иорданцев-мусульман, он так и не удосужился посетить его). Короче говоря, как бы ни отличались религиозные обоснования и политические цели христиан и мусульман, те и другие во все времена с трудом принимали еврейское присутствие в Иерусалиме; и это просто вышло на поверхность, когда в 1967 г. город оказался под властью еврейского государства. Кристер Стендаль, бывший декан Гарвардской Богословской Школы, сказал, что, если христиане и мусульмане имеют в Иерусалиме святыни, для евреев сам Иерусалим свят. После долгой истории, начавшейся во времена Адриана, трудно предположить, что это разумное суждение скоро получит широкую поддержку — а только тогда настоящий мир придет в Иерусалим.

Но могут ли камни быть священными? Когда Соломон освящал Первый Храм, он вознес молитвы к Тому, Кого не вмещает небо небес, а тем более дом, который он построил. После разрушения Второго Храма в воображении раввинов возник Ерушалаим шель Мала, небесный Иерусалим «наверху». Они никогда, однако, не отказывались от Ерушалаим шель Мата, земного Иерусалима, «Иерусалима внизу». Разумеется, в мидраше, который звучит так, как если бы он был специально направлен против Адриана и его последователей, Господь отказывается войти в небесный Иерусалим, пока невозможно точно так же войти в Иерусалим земной.

Могут ли камни быть священными? Не сами по себе. В Мидраше Шехина оставляет пустынную и разоренную Землю, поскольку ее покинул народ. Однако есть одно место, где Шехина по-прежнему присутствует: это Стена. Но как может Шехина оставаться там, ведь по своей природе она существует только между людьми, среди них, а людей этих не было? Шехина оставалась у стены, ожидая: она ждала возвращения своего народа.

Иудаизм и государство Израиль

Потребовалось возникновение нацизма, Холокост, всеобщее отрицание [еврейского] национального дома [в Палестине] со стороны арабов, чтобы обратить сионистское движение к идее [еврейского] государства.

Я возвращаюсь к этому судьбоносному и рискованному решению от 14 мая 1948 г. — и, в исторической ретроспективе, кажется, что принимавшие это решение люди ухватились за исторический момент, который мог не повториться. Наше восхищение их твердостью еще усиливается в свете только что процитированных слов Вальтера Лакера. Факты, на которые ссылается известный историк, вкратце таковы. После возникновения дела Дрейфуса Теодор Герцль призвал к созданию Judenstadt в одноименном памфлете. (Это может быть переведено как «еврейское государство» и как «государство евреев»; в зависимости от того, что мы выберем, смысл будет совершенно различен.) Однако вплоть до событий, отмеченных Лакером, сионистское движение и близко не подходило к мысли о создании еврейского государства — и тому было много причин.

Самая очевидная: создание еврейского государства было за пределами возможностей. Это было вполне так, пока турки не были изгнаны из Палестины в ходе первой мировой войны. Британская Декларация Бальфура выражала «благосклонное отношение» к идее «еврейского национального дома», но о государстве там ничего не говорилось. Даже приход к власти нацистов в Германии (1933 г.) не заставил англичан изменить свою точку зрения. Наоборот, чем насущнее была потребность евреев в доме, тем сильнее было сопротивление арабов; и как раз в 1939 г., когда нужда евреев в убежище была отчаянной, британские власти поддались арабскому нажиму и фактически закрыли ворота Палестины для евреев. (Арабов из соседних стран, привлеченных экономическими возможностями, никто не сдерживал.) Только когда стали известны факты Холокоста, сионистские лидеры поставили своей целью создание еврейского государства, так как это могло обеспечить еврейский контроль над иммиграцией. И все же даже это решение могло быть отменено, согласись британское правительство — или лидеры палестинских арабов — с предложением президента США Гарри Трумена принять сто тысяч выживших евреев, подразумевая, что они будут последними. Но и арабы, и британский министр иностранных дел Эрнст Бевин, отвергли предложение Трумена.

Но недостижимость цели была лишь одной из нескольких причин, удерживавших сионистов от провозглашения еврейского государства. Мы цитировали уже Гордона, считавшего, что арабская «враждебность» — лишь дополнительное основание для еврейской «гуманности», и такие принципы исповедовали не только его последователи из числа киббуцников, но и многие другие иммигранты, которые переплачивали, покупая у арабов земли, любыми средствами старались подружиться с арабскими соседями и в целом следовали идеям Ахад Га-Ама (1856—1929), главного идеологического соперника Герцля. Ахад Га-Ам учил, что сущность сионизма — в обновлении еврейской культуры, в основе которой лежит гуманная мораль пророков. Так учили Гордон и Ахад Га-Ам. Но что было делать евреям, когда «враждебность» арабов приняла формы убийства детей, когда они вознамерились — как обещал в 1967 глава ООП Шукайри — «сбросить евреев в море»? Гордон не дает ответа на этот вопрос. Насколько я знаю, и Ахад Га-Ам — тоже.

Единственное, что мог бы сказать один из них в этом случае: надо апеллировать к мировому правосознанию. Не случайно некоторые из их последователей считают, что Британская Империя вправе гордиться Декларацией Бальфура. В конце концов, власть Британии над Палестиной после первой мировой войны обеспечивалась мандатом Лиги Наций, единственного политического субъекта мирового правосознания, существовавшего в то время. Последующие события привели к жестокому разочарованию. И все же сионисты верили, что мировое правосознание возродилось к жизни с созданием Организации Объединенных Наций, и потому я, как и многие другие, наивно торжествовал 29 октября 1947 г. больше, чем 14 мая 1948 г.

Вера в мировое правосознание была присуща не только политически наивным людям. Ее разделяли очень многие политические лидеры, казалось бы, очень далекие от политической наивности. Накануне 14 мая 1948 г. Совет Девяти под руководством Бен-Гуриона, отвергнув предложение ООН об опеке и решив на свой страх и риск провозгласить еврейское государство, набрасывали Декларацию Независимости Государства Израиль. Один из членов Совета предложил включить в Декларацию ссылку на границы, «предусмотренные резолюцией ООН от 29 октября». Бен-Гурион отметил, что Декларация Независимости США не содержит ссылок на будущие границы; что, отвергнув раздел Палестины, предложенный ООН (который евреи безоговорочно приняли), арабы лишили себя права предъявлять какие-либо претензии; и что в любом случае границы, сложившиеся в результате войны, будут непредсказуемы. Если бы предложение, отвергнутое Бен-Гурионом, было принято, Израиль был бы первым в истории государством, которое заложило оружие против себя в своем основополагающем документе. А ведь, несмотря на несогласие Бен-Гуриона, этот образец политической глупости был отвергнут всего пятью голосами против четырех.

На самом деле здесь было нечто более глубокое, чем наивность, порожденная отсутствием политического опыта в течение последних двух тысячелетий. Через десять лет после кишиневского погрома Герман Коген в Германии и Кауфман Кёлер в Америке, оба — еврейские мыслители, учили, что иудаизм отныне «денационализирован» и что это благо, потому что это помогает евреям исполнять свою универсальную мессианскую роль. История о рабби Иоханане бен Заккае (I век н. э.) известна каждому еврейскому ребенку, получившему соответствующее образование. Разрушению иерусалимского Храма в 70 г. н. э. предшествовала долгая осада. Сторонники обороны яростно спорили с теми, кто готов был сдать город, и, наконец, чтобы не допустить упадка боевого духа, они стали запугивать тех, кого считали слабохарактерными — только мертвецу, объявили они, дозволено покинуть город. И тут бен Заккай понял, что у него есть возможность спасти иудазм, если не еврейское государство. Предвидя, что Иерусалим будет разрушен, он покинул город в гробу. Затем он попросил, чтобы его привели к Веспасиану, римскому полководцу, и сделал нетрудное пророчество о том, что тот займет престол Цезаря; суеверный полководец поверил, что рабби может пророчествовать, а то, что он услышал, ему понравилось, и он в награду разрешил бен Заккаю основать школу в Явне. И таким образом был спасен иудаизм. Это прекрасная история. Но в религиозной школе в Германии меня учили вещам, которых эта история на самом деле не содержит: нам говорили, что разрушение государства было благом, освободившим иудаизм от бремени государственности. Я принял это на веру. Антигосударственная версия иудаизма не просто проповедовалась мыслителями, подобными Когену и Кёлеру. Она была принята широко и искренне.

Эта концепция не отрицала, что за разрушением древнего еврейского государства последовало долгое, мучительное изгнание. Они не отрицали, что в темных местах, таких, как Кишинев, евреи по-прежнему живут в условиях «изгнания». Они утверждали, однако, что во многих местах «изгнание» стало Диаспорой, и что число таких мест увеличивается: царская Россия не в состоянии больше сопротивляться современному просвещению. По сей день я не в состоянии полностью отвергнуть этот взгляд, так как у современного еврея есть две надежды на освобождение из изгнания — демократическое государство и еврейское государство; но где было бы сегодня еврейское государство, не будь оно демократическим? Однако в течение двенадцати лет «Тысячелетнего Рейха» (которые можно приравнять к тысячелетию) евреи оказались в изгнании более жестоком, чем кто-либо когда-либо мог вообразить: не только те, кого преследовали и истребляли в оккупированной нацистами Европе, но и те, кто в безопасности проживал в благопристойных странах. Они сами находились в безопасности, но были бессильны. Они побуждали правительства стран, в которых жили, сделать то, что возможно, чтобы помочь их братьям. Но то, что было возможно, не было сделано.

Мысль о том, что «изгнание» стало Диаспорой, характерна для либерального иудаизма. По крайней мере, в теории ортодоксальный иудаизм никогда не отказывался от точки зрения, согласно которой с 70 г. н. э. изгнание остается изгнанием. Традиционный молитвенник содержит следующий текст:

«Ибо за грехи наши мы были изгнаны из страны нашей и извергнуты из земли нашей. Мы не можем придти, как странники, дабы благословить Тебя, дабы исполнить Твои обряды в Твоем избранном доме, великом и святом Храме, который назван во имя Твое, дабы возложить руки на святилище Твое. Да будет воля Твоя, Господь наш Бог и Бог отцов наших, милостивый царь, дабы в изобильной любви своей Ты смилостивился над нами».

На иврите «изгнание» — галут, и иудаизм, признающий высказанные в приведенном выше отрывке воззрения, может быть назван галутным иудаизмом. Его характеризуют следующие верования:

1. Изгнание, хотя и мучительное, переносимо, поскольку оно осмысленно.

2. Его значение в то же время не негативно, поскольку, хотя оно и является наказанием за грехи евреев, Бог, наказывающий их, в любом случае — не Бог, отвергнувший их, отвернувшийся от них. Наоборот, наказание — это «страдание любви», цель которого — вызвать к жизни тшуву.

3. Будучи наказанием за еврейские грехи, изгнание в то же время является искупительной жертвой за грехи других.

4. Самое главное — изгнание не вечно. Достаточны или нет уже пережитые страдания и вызванная ими тшува, чтобы ускорить мессианский исход, некогда будущее поколение евреев узрит Избавление Израиля и всего человечества.

Галутный иудаизм нашел свое ярчайшее выражение в мидраше, в котором, вслед за разрушением Храма, Бог потребовал три обета — один от язычников и два от евреев. Поскольку ныне евреи беззащитны, язычники не устоят перед соблазном преследовать их: но их преследования не должны быть чрезмерны. Евреи, в свою очередь, не должны были, во-первых, сопротивляться преследующим их язычникам и, во-вторых, «взбираться на стену» [Иерусалима] (не пытаться восстановить город, пока время изгнания не истекло), — и тогда Бог пошлет Мессию. Великая мицва галутного иудаизма, следовательно, в ожидании и надежде, и только через тшуву и никак иначе можно приблизить искупительный конец.

Но в то же время мидраш, который в совершенстве передает природу галутного иудаизма, со всей отчетливостью говорит: Холокост стал концом галутного иудаизма. Конечно, среди ультраортодоксов есть такие, которые отрицают это и, даже живя в Иерусалиме (как делают многие из них), продолжают жестко следовать принципам галутного иудаизма. С их точки зрения, именно потому, что евреи нарушили обет не «взбираться на стену», —

создали сионистское движение и вернулись в Иерусалим прежде времени, — Бог освободил язычников от их обета и разрешил им делать, что они пожелают, с другими евреями, жертвами Холокоста. Но как они могут всерьез говорить это? Дети, брошенные в огонь живыми; их матери; те, кто были убиты прежде, чем поняли, что происходит; те, кто умер со Шма Исраэлъ на устах, пытаясь перекричать Венские вальсы нацистов — как можно связать все это с волей Бога, допустившего или даже приказавшего это? Разве это не святотатство по отношению к жертвам? Разве это не святотатство по отношению к Богу — святотатство по неразумию, но все равно святотатство? Я знаю, что приведенную мной только что точку зрения всерьез поддерживают многие ученые раввины, многие благочестивые люди. Но самое милосердное, что я могу сказать об этом мнении, — это то, что оно является плодом отчаяния: события сокрушили достопочтенную традицию, а среди благочестивых людей не все в состоянии честно смотреть в глаза правде.

Что до меня, то я не вижу другого выбора, кроме прямо противоположной интерпретации этого мидраша о трех обетах. Если нееврейский мир нарушил обет Освенцимом (потому что если Освенцим — это не чрезмерное преследование, то что же тогда?), значит, евреи, в свою очередь, освобождаются от своих двух обетов. Сопротивляться обидчикам больше не запрещено, отстраивать стены Иерусалима — тоже.

Я склонен пойти дальше. У Холокоста было много общего с другими катастрофами — еврейскими и нееврейскими, в настоящем и в прошлом. То, что сделало ее, на данный момент, уникально чудовищной, — это беспрецедентная связь между беспомощностью жертв и жестокостью преступников. Эту связь невозможно разорвать, и если жертва не может покончить с жестокостью своих обидчиков — она обязана покончить со своей беспомощностью. В мае 1943 г. повстанцы Варшавского Гетто взяли в руки оружие, когда враги пришли за ними, чтобы вести их на смерть. Это не просто не было нарушением заповеди. Это была мицва. И именно мицвой был поступок тех девяти в Тель-Авиве, которые, на свой страх и риск, провозгласили независимость Государства Израиль. Более того, однажды основанное государство вызвало к жизни две новых мицвы, каждодневное выполнение которых стало важнейшей частью еврейской жизни, ее средоточием. Закон о Возвращении 1950 г. автоматически даровал израильское гражданство всем просящим об этом евреям. Этим законом молодое еврейское государство сделало все, что в его силах, чтобы покончить с галутом, а заодно и с галутным иудаизмом, видящим в изгнании некий смысл. Полностью значение этого закона еще не раскрылось, как видно из ситуации с советскими евреями. В еще большей мере это относится к другой мицве, которая всерьез встала перед евреями 7 июня 1967 г. Это — восстановление еврейского Иерусалима.

Изменилось ли нечто в иудаизме после того судьбоносного акта 14 мая 1948 г.? На мой взгляд, ответ ясен: не будь еврейское государство создано тогда, мицва заключалась бы в том, чтобы создать его сейчас. Это стоит обдумать. Стоит обдумать и то, что акт, являющийся религиозно необходимым, может не всегда оставаться политически возможным. Тот, кто продумает это, — застынет в восхищении перед решением, принятым в тот день.

ЭПИЛОГ

О Защита Израиля,

Оборони народ Твой Израиль,

Тот, что возглашает:

Слушай, Израиль [Господь наш Бог, Господь Единый].

Я недавно слушал эту песню во время военного парада в Иерусалиме. Слова, конечно, повторяли службу гавдалы, которой кончается Шаббат и открывается ряд рабочих, будничных дней в неспасенном мире (см. выше, гл. 4, раздел, гл. 10, раздел 2). Читатель может заметить, что три слова складываются в боевую песню: «Да не сгинет Израиль». Совпадение, конечно, преднамеренное.

Абсурд — считать, что солдаты Сил Обороны Израиля не знают, что Израиль может сгинуть. Эта возможность — их raison d‘etre. «Да не сгинет Израиль»? Израиль знает, что это возможно, но отказывается примириться с этим. Воздымая руки, страна взывает к своей Защите, хотя и сама делает все, что можно, чтобы защитить себя.