Рабби Лейви Ицхак Шнеерсон
Наш дом стоял рядом с домом городского раввина Рабби Лейви Ицхака Шнеерсона, благословенна память праведника. Дети были примерно одного возраста, и, естественно, установились тесная связь, дружба между семьями. Я отлично помню старшего сына реб Лейвика, которого считали вундеркиндом. Всех поражали его необычайные способности, удивительная серьезность…
Однажды из своей конторы на вокзале я увидел двух милиционеров, ведущих нашего раввина к поезду. Я узнал, что поезд отправляется в Киев… Через несколько лет, в Казахстане, я снова встретил нашего раввина в поезде…
Конец Тиша-бэ-Ов. Только что закончился тяжелый пост. Но духота на улице еще не спала.
Только я сделал авдолу, как зазвонил телефон, и я услышал голос нашего редактора:
– Послушай, пожалуйста. Я узнал, что неделю назад сюда, в Израиль, из России приехал пожилой еврей, житель Екатеринослава (Днепропетровска), почти ровесник Ребе Шлита. Он хорошо помнит отца Ребе, реб Лейви Ицхака (Лейвика, как его называли), был знаком с ним лично. Желательно как можно скорее встретиться с ним, взять у него интервью, чтобы успеть напечатать его еще на этой неделе, до йорцайт отца Ребе (20 Ава).
Он дал мне адрес этого человека, его телефон, и я прикинул: уже воскресенье, вечер, а послезавтра в это же время мы выпускаем журнал. Возможно ли так быстро подготовить интервью с человеком, которого я совершенно не знаю, даже не представляю себе, как он отнесется к моим вопросам? Известно, что евреи из России, да еще в таком возрасте, опасаются всего на свете и уж тем более прессы… Однако я решил попытаться. Наш диалог по телефону состоялся.
– Алло! Это Гурари?
– Да, – ответил он по-русски.
– Ир редт аф идиш? (Вы говорите на идиш?)
-Да.
Я спросил, можно ли приехать к нему еще сегодня.
– Пожалуйста!
Начало вселило в меня надежду на успех, и я отправился к реб Гурари, рассчитывая услышать его воспоминания о том времени, когда раввином Екатеринослава был святой Рабби Лейви Ицхак Шнеерсон.
Меня встретил высокий тощий старик, светлому разуму и ясной памяти которого могли бы позавидовать люди гораздо моложе его. Мы стали беседовать. Но это оказалось не так-то просто: то, что мой собеседник считал обыкновенным идиш, состояло на 70% из чисто русских, непонятных мне слов. Примерно через час я решил прибегнуть к помощи переводчика. Выбор пал на фотографа нашего журнала, реб Лейви Ицхака Фрейдина, выходца из России. Ведь, кроме того, мне Ъгужно было поместить в журнале фотографию моего нового знакомого. На этот раз у нас уже не было проблем. Перед вами моя беседа с человеком, рассказа которого я ждал с нетерпением.
– Будьте любезны, представьтесь прежде всего читателям журнала.
– Меня зовут Шолом Бер бен Шимон Гурари. Я родился в местечке Ветка Гомельской губернии в 5664 (1904) году. Мне было пять лет, когда наша семья переехала в город Екатеринослав. Дом, в котором мы поселились, стоял рядом с домом городского раввина Рабби Лейви Ицхака Шнеерсона, благословенна память праведника.
– Ваша семья была в близких отношениях с семьей раввина?
– Само собой разумеется. Мы были соседями, и дети в наших семьях были ровесниками, нас объединяли тесная связь, дружба.
– Вы хорошо знали старшего сына[1] раввина?
– Мой брат Шмуэль Гершон, благословенной памяти, родился в 5662 (1902) году, в том же, что и Ребе, дай ему Б-г долгих лет. Брат всегда был его преданным другом. Приезжая домой из Любавичей, где он учился в ешиве «Томхей-Тмимим», брат проводил много времени с сыном реб Лейвика. Вообще, сыновья раввина часто приходили к нам в дом, а мы – к ним.
– Расскажите, пожалуйста, подробнее об этих встречах.
– Очень трудно описать семью реб Лейвика. Это были святые люди, они отличались от всех своим непревзойденным величием в Торе, своей необыкновенной Б-гобоязненностью, а также большими познаниями в самых различных областях. У нас говорили, что сыновья раввина, хотя и учат одну лишь Тору и в основном со своми отцом, разбираются во многих науках. Мы просто не могли понять, откуда они все знают!
– Вы сами помните Ребе Шлита?
– Прекрасно помню. Уверен, что и он меня помнит… Есть одна вещь, которая нас всех поражала: никогда, ни одну секунду его не видели сидящим без дела, без занятия Торой. Не забывайте, что речь идет не о взрослом человеке, а о ребенке. В нашей семье постоянно говорили об этом мальчике, изучающем Тору с великим прилежанием и старанием. Он был очень усидчив, ни минуты не тратил попусту и буквально увлекал за собой всех, кто был рядом.
– Вы играли вместе?
– Я не помню, чтобы он вообще когда-нибудь играл. Его считали вундеркиндом. Всех поражали необычайные способности мальчика, его удивительная серьезность, сосредоточенность. Нам, детям, он представлялся необыкновенным человеком. Мой брат часто рассказывал, как трудно ему беседовать с ним, даже просто «поболтать» на обычные темы. Он умел направлять разговор в глубь обсуждаемых вещей и понятий. Говорили, что он ночи напролет учит Тору со своим отцом. Но это ничуть не мешало ему вовремя приходить утром в хедер и продолжать обычные занятия, как если бы он прекрасно выспался.
– Сколько времени вы прожили в Екатеринославе?
– До пятнадцати лет. Затем я поехал учиться в ешиву «Томхей-Тмимим» в Кременчуг. Со мной тогда учились такие известные сейчас* люди; кж» реб Мойше Дубинский и реб Шмуэль из Борисова. Их я помню лучше всех других. С Мойше Дубинским я даже учился некоторое время в хеврусе (паре).
– Сколько времени вы проучились там?
– После того как власти разогнали всю ешиву в Кременчуге, учиться там уже невозможно было. Все бохрим разъехались кто куда. Я вернулся к родителям, в Екатеринослав. Стал изучать бухгалтерское дело и, слава Б-гу, весьма преуспел в этом. Работа бухгалтера на городском вокзале в дальнейшем, по правде говоря, спасла меня от неприятностей, которые я мог бы иметь от НКВД.
– Была ли у вас в то время какая-нибудь связь с реб Лейвиком?
– Да, конечно. Я хотел бы рассказать вам, как стал свидетелем высылки реб Лейвика из города. Это было буквально за несколько дней до праздника Пейсах, точно не помню в каком году, примерно перед самой войной. Я сидел у себя в конторе на вокзале, как вдруг до меня донеслись чьи-то слова: «Только что арестовали местного раввина. Его куда-то увозят». Я тотчас же выскочил на улицу, и первое, что бросилось мне в глаза, была фигура человека, согнувшегося под тяжестью мешка за спиной, в сопровождении двух милиционеров. Не надо было особенно вглядываться в этого человека, чтобы узнать в нем нашего раввина. Вначале мне казалось, что он не видит меня, но потом он заметил меня и принялся сильно кашлять, желая привлечь мое внимание. Он как бы давал мне понять, что его увозят из города, и хотел, чтобы я сообщил об этом его семье. Мне удалось выяснить, что специальный состав, в который посадили реб Лейвика, предназначен для перевозки заключенных и направляется в Киев.
– Вы тогда сразу же пошли к нему домой, чтобы рассказать о происшедшем?
– Это было не так-то просто сделать… Ведь и меня могла постигнуть участь раввина. Я побежал к дому моего дяди реб Менахема Ганзбурга, который жил неподалеку, без длинных предисловий рассказал ему все, что видел, и вернулся на работу. (Я должен был соблюдать осторожность и поторопиться, чтобы на работе не заметили моего отсутствия. А если б они еще узнали его причину…)
После моего ухода дядя поспешил к ребецн Хане и сообщил ей все, что я ему рассказал. С опасностью для жизни она тут же поехала в Киев в надежде узнать о дальнейшей судьбе мужа и по возможности встретиться с ним.
– Что вы чувствовали, когда увидели реб Лейвика, которого вели милиционеры?
– Нечего и говорить, я был просто потрясен. Хотя, честно говоря, этот арест, заставивший замереть на время всех евреев города, не оказался таким уж неожиданным. Было ясно, что не сегодня-завтра это должно случиться.
– Почему же это было так ясно?
– Тем, кто не жил тогда в Советском Союзе, это трудно себе представить. В разгар сталинских репрессий во всей стране не было раввина, столь сильно и непреклонно противостоящего режиму, как Рабби Лейви Ицхак Шнеерсон, благословенна память праведника. Вся община, весь город боялись за него. Он открыто выступал в синагоге, не считаясь с тем, что повсюду рыскали агенты НКВД. Он призывал всех евреев ни на йоту не отступать от своего еврейства, оставаться верными тысячелетним традициям нашего народа, святой Торе, ее заповедям. Реб Лейвик не говорил намеками, он всегда выступал прямо и открыто. Не оставалось сомнения, что его арест – лишь вопрос времени.
– Сильные слова реб Лейвика в такое тяжелое время оказали влияние на евреев города?
– Очень большое. Люди чувствовали, что эти слова идут из глубины сердца. Все видели, как он первый исполнял все, что так настойчиво требовал от других. Даже если ради этого надо было пойти на «месирас нефеш» – самопожертвование. Он всегда очень твердо держался своего мнения и никогда не отказывался от своих решений. Я вспоминаю, например, его подход к законам кашруса. Если реб Лейвик не был уверен в абсолютной кошерности какого-либо продукта, он всеми силами противостоял объявлению этого продукта кошерным, несмотря на давление и гнев его производителей или запугивания местных властей. Мне запомнилась история с выпечкой мацы в нашем городе. В те годы закрывали одну за другой пекарни, выпекающие мацу, в городе осталась только одна, да и та лишь после многочисленных просьб и прошений ко всем, к кому только можно было обратиться. Реб Лейвик лично стоял часами в пекарне и следил, чтобы процесс полностью соответствовал самым строгим требованиям нашего закона. Если какой-то кусочек мацы подозревался в сомнительной кошерности, он тут же приказывал его выбросить. Не забывайте, что все это происходило в условиях ужасной нехватки продовольствия, тем более хлеба и муки.
– И что, власти никак не вмешивались в это?
– Честно говоря, я до сих пор удивляюсь всему этому. Как реб Лейвик не боялся выносить свои решения, основанные на строгом соблюдении законов святой Торы, когда любая религиозная деятельность вела, не дай Б-г, в Сибирь! Но это факт. Он был для нас всех примером той самоотверженности и готовности отдать жизнь за Тору и ее заповеди, которым не могут противостоять никакие силы зла, самоотверженности, которая в конце концов побеждает. Кто знает, если б не он, что бы осталось от нашего еврейства?! Даже хупы реб Лейвик проводил буквально с опасностью для жизни.
– В том числе и вашу?..
– Я женился в 1925 году. Хупу поставили в соответствии с обычаем под открытым небом, и понятно, что Рабби Лейви Ицхак был месадер акидушин[2]. Он сам написал ксубу[3] и прочитан ее вслух. Но та самоотверженность в организации настоящих еврейских свадеб, которую я имею в виду, относится в основном к более позднему периоду, приблизительно к 30-м годам, когда страх людей от все возрастающих репрессий достиг своего апогея. Страх был просто неописуемым, люди боялись собственных теней. Именно тогда Рабби Лейви Ицхак Шнеерсон, благословенна память праведника, настойчиво призывал евреев не жениться без религиозной хупы, хотя это было очень опасно, тем более для организующего хупу раввина. Я неоднократно видел, как жених и невеста под покровом темноты тайно пробирались к реб Лейвику домой, где он ставил им хупу.
То же самое можно рассказать об организации реб Лейвиком еврейских похорон по всем законам ритуальной чистоты. Он сам шел впереди всех на проводах, открытому всех на виду.
Конечно, НКВД не могло простить ему всех этих «грехов».
– Как относились к реб Лейвику евреи города?
– Любили его. Все. Религиозные и не очень. Все восхищались им, даже те, кто вовсе не был с ним заодно. Его царственный вид, небесный взгляд, необычайная красота и величие производили неизгладимое впечатление. Все, в том числе и не очень религиозные евреи, c благоговением отзывались о нем.
Основным занятием реб Лейвика всегда оставалось изучение Торы. В то же время он сам занимался всеми делами общины, особенно в те годы, когда все боялись и сторонились любой работы, связанной с религией и верой. Когда закрыли все миквы в городе, реб Лейвик не смирился с этим, не отчаялся. Был организован сбор денег и материалов для постройки новой кошерной миквы, он сам следил за каждой деталью. Реб Лейвик прекрасно понимал, что уже давно перешел все границы в своих отношениях с НКВД. Но он также чувствовал, что это его обязанность как раввина, и ради этой святой работы готов был пойти буквально на самопожертвование.
– По субботам вы молились в синагоге реб Лейвика?
– Да, конечно. Каждую субботу, уже ближе к ее исходу, реб Лейвик выступал перед нами, раскрывая всю глубину учения хасидизма. Рассказываемые им майморим, хасидские трактаты, были очень длинными, мы сидели в полной тишине и внимательно слушали каждое слово. Я помню, как в дни Рош Ашона реб Лейвик трубил в Шофар. При этом он был похож на ангела. Его лицо пылало, и сам он был, как сверкающее пламя. На Симхас Тойра реб Лейвик мог танцевать несколько часов подряд, прижимая к сердцу Сефер-Тору… Его неописуемая радость воодушевляла евреев, собравшихся в синагоге, сотни человек приходили посмотреть «акофес[4] Рабби Лейвика». Подобное веселье невозможно было увидеть ни в каком другом месте, ни в какое время. Каждый, кому посчастливилось хотя бы раз наблюдать эти акофес, не забудет их никогда.
Еще одно событие навсегда осталось в моей памяти. Это произошло через несколько лет после моей женитьбы. В доме нашего раввина собрались самые уважаемые люди города, реб Лейвик сообщил нам, что сегодня в Варшаве его старший сын женится на дочери Любавичского Ребе Рабби Иосифа Ицхака Шнеерсона. Поскольку ни реб Лейвику, ни его жене Хане не разрешили выехать за границу, чтобы принять участие в свадьбе сына, он устраивает праздник у себя дома. В то время строжайше запрещалось собираться большому количеству людей вместе и уж, тем более, в доме раввина, который уже тогда был на подозрении у НКВД как контрреволюционер. Несмотря на это гости реб Лейвика веселились всю ночь. Хозяин дома был в великой радости, весь вечер пел и танцевал. Это необычайное событие просто невозможно забыть.
– До какого года вы оставались в Екатеринославе?
– Вторая мировая война захватила и Советский Союз. Немцы начали прорываться всей своей мощью в глубь страны. Когда линия фронта приблизилась к нашему городу, мы приняли решение эвакуироваться, но мой отец и дядя остались в Днепропетровске. Когда фашисты (да сотрутся их имена) вошли в город, они первым делом убили всех евреев. В числе погибших оказался и младший сын реб Лейвика – Берл, который находился тогда в больнице.
– Куда привела вас эвакуация?
– Я добрался до Казахстана, где поступил на работу главным бухгалтером на вокзале городка Арист. Это была большая железнодорожная станция между Чили и Алма-Атой.
Это случилось сразу после праздника Пейсах в 1944 году. Я шел по вокзалу, и вдруг меня кто-то окликнул: «Берл!» В маленьком тамбуре одного из вагонов стояла ребецн Хана, а возле нее худой, бледный человек. Я узнал нашего раввина, но мое сердце будто раскололось внутри. Что случилось, почему всегда стройный и величественный реб Лейвик так ужасно выглядит?!
Я прыгнул в вагон, раввин поздоровался со мной, пожал мне руку. Затем он произнес примерно такие слова: «Берл, я очень голоден, мне бы чего-нибудь поесть». Я прекрасно знал, что не любую еду ему можно принести. Кое-что, в чем я был уверен относительно кошерности, мне удалось раздобыть. Реб Лейвик поинтересовался, куда эвакуировался мой отец. Узнав, что он остался в Днепропетровске, раввин погрузился на минуту в раздумье и сказал: «Он неправильно поступил, что не уехал. Я боюсь, что его уже нет в живых». Затем он возложил свои святые руки мне на голову и благословил меня. Чувства переполнили меня. Благодаря этой брохе, этому благословению при таких обстоятельствах от великого Рабби я не пал духом и выстоял в то тяжелое время. Я был настолько потрясен, что немедленно принял твердое решение: что бы со мной ни случилось, я ни за что больше не возьму в рот ничего некошерного. Сегодня я могу подтвердить, что только благодаря этой брохе я пережил десятки трудных лет и смог с Б-жьей помощью приехать со своей семьей в Святую Землю.
– Сколько времени продолжалась ваша неожиданная встреча с реб Лейвиком тогда в поезде?
– Поезд задерживался, и реб Лейвик успел рассказать мне о своих мучениях в ссылке в городке Чили и обо всем, что ему пришлось пережить за последние пять лет. Особенно меня потрясли его слова о том, что все эти беды он принял на себя с радостью; он сказал, что это все «искупление за его проступки». Я застыл на месте: такой святой человек, цадик оправдывает свои страдания… Что же тогда со мной?..
Было у меня на сердце ужасное чувство. Если бы только я знал, что всю войну реб Лейвик находился недалеко от меня… Я бы ничего не пожалел, постарался бы приезжать к нему время от времени, привозить все необходимое. В тот день, когда мы встретились, реб Лейвик как раз переезжал из Чили в Алма-Ату, где власти разрешили ему жить после долгих лет ссылки.
Встреча с реб Лейвиком и его женой очень увлекла меня, вдруг раздался резкий гудок и поезд тронулся. Я не успел выпрыгнуть из вагона и проехал с ними до следующей станции. Пока мы ехали, раввин продолжал рассказывать, с особым чувством он говорил о своем старшем сыне, нынешнем Любавичском Ребе.
[1] Старший сын Рабби Лейви Ицхака, Рабби Менахем Мендл Шнеерсон Шлита, – нынешний Любавичский Ребе, всеми признанный лидер мирового еврейства, глава нашего поколения, праведный Мэлэх Мошиах; пусть даст ему Вс-вышний долгие годы и доброе здоровье и повелит ему немедленно освободить весь еврейский народ из последнего изгнания! Омэйн!
[2] Месадер акидушин – раввин, обручающий жениха и невесту.
[3] Ксуба – брачный договор.
[4] Акофес – праздничное шествие и танцы со свитком Торы в руках.